Конн Иггульден - Кости холмов

Хасар вынул из ножен меч, собираясь прикончить человека, однако Чингис поднял руку и остановил брата.

– Если после такого духи не принимают его смерть, то и мы не станем его убивать.

Взглянув с благоговением на высоту, с которой упал человек, хан обратился к нему на ломаном персидском:

– Тебе невероятно повезло.

Человек вскрикнул от боли, попытавшись повернуться и поднять глаза на стены над его головой.

– Я бы не назвал это… везением, – с трудом ответил он.

Чингис ухмыльнулся.

– Отвези его к лекарю, Хасар. Когда ему перевяжут раны, дай ему хорошую кобылицу и все, чего он пожелает.

На стенах показалось больше людей. Наблюдая за тем, что происходит внизу, некоторые из них высовывались почти так же далеко, как и тот, кто теперь лежал у ног Чингиса.

– Когда город падет, ты узнаешь, насколько тебе повезло, – сказал ему хан на его языке.

Человек тупо вытаращил глаза на Чингиса, а Хасар спешился и помог счастливчику забраться в седло.

После шести месяцев осады стены Герата пали. Рухнула одна из башен вместе с участком стены, открыв широкий проход в город. Тумены быстро ворвались внутрь, но сопротивления не встретили. Улицы Герата смердели трупами и теми, кто уже находился при смерти. Оставшихся в живых выводили на равнину, ставили на колени и вязали по рукам и ногам. Лишь одно это занятие растянулось на несколько дней, ведь крепость была буквально до отказа набита мужчинами, женщинами и детьми. Тэмуге поручил своим слугам вести учет пленников на восковых дощечках, и всего пленных насчитали сто шестьдесят три тысячи. Почти треть населения города погибла от жажды и голода во время осады. В страхе и отчаянии живые рыдали и стонали, когда их вязали, готовя к кровавой расправе, и шум их голосов долетал до монгольского лагеря и слышался в каждой юрте. Воины хана прочесывали каждый дом, осматривали каждую комнату и подвал, пока город не превратился в безмолвный склеп, заполненный мертвецами. После осады город ужасно смердел, и даже многие воины дышали с трудом в окружении гниющих трупов.

Тэмуге покончил с подсчетами лишь на закате, и Чингис назначил проведение казни пленных на утро. Хан вернулся к себе, чтобы поесть и выспаться, но дома его ждала Чахэ. Сначала она молчала, и Чингис рад был ее увидеть. Она хлопотала возле печи, готовя чай и разогревая пресные лепешки с бараниной и травами, которые испекла утром. Хан не сразу заметил ее напряжение, но когда Чахэ поднесла блюдо с лепешками, он взял ее за руку и почувствовал в ней нервную дрожь.

– Что-то случилось? – спросил он.

Жена опустила голову. Она знала, что, скорее всего, он уступил бы ее настойчивой просьбе, но сердце Чахэ билось так быстро, что она едва могла дышать. Она встала перед ним на колени, и муж позабыл о еде, удивленный поведением жены.

– Муж, у меня есть просьба к тебе, – начала она.

Чингис взял ее руки в свои ладони.

– Проси, – ответил он.

Чахэ через силу набрала воздуху в грудь.

– Женщины и дети, – произнесла она. – Отпусти их. Они разнесут весть о падении города. Они…

– Не хочу говорить об этом сегодня, – отрезал Чингис, отпуская руки жены.

– Муж! – взмолилась она снова. – Я слышу, как они плачут.

Он послушал ее, когда она держала ключ к предательству Кокэчу. Он послушал ее, когда он убеждала его назвать наследником Угэдэя. Ее глаза околдовывали его.

Чингис зарычал, гневаясь на жену.

– Ты не понимаешь, Чахэ, – ответил он. Жена подняла голову, и он увидел блеск слез в ее глазах. Против собственной воли он продолжил: – Я делаю это не из удовольствия. Но я должен, потому что весть об этом убийстве распространится дальше, чем я могу доскакать. Молва разлетится отсюда, Чахэ, как быстрая птица. Пусть говорят, что я вырезал всех жителей Герата, что месть моя была страшной. Одно мое имя будет внушать ужас тем, кто вознамерится пойти против меня.

– Только мужчин… – начала вновь Чахэ.

– Мужчины всегда гибнут на войне, – раздраженно фыркнул Чингис. – Это естественно. Те, кто восстает против меня, кладут руку в пасть волку. Я хочу, чтобы они это знали. Они потеряют все и могут не рассчитывать на милосердие. – Чингис снова протянул руку и прикоснулся к лицу жены мозолистой ладонью. – Это хорошо, что тебе жаль их, Чахэ. Ничего иного я и не ожидал бы от своей жены и матери своих детей. Но завтра должна пролиться кровь, чтобы мне не пришлось повторять этого вновь еще сотню раз. Эти мусульмане не платят мне дань, потому что не признают моего права на власть. Но они склонят головы, потому что, если не сделают этого, познают мой гнев и увидят, как все, что им дорого, обратится в пепел.

Слезы бежали из глаз Чахэ, и Чингис нежно погладил ее по щеке.

– Я хотел бы дать тебе то, что ты просишь, Чахэ. Но если я сделаю это, завтра будет другой город, и еще, и еще. Жизнь сурова в этих краях, и люди привыкли к смерти. Если мне суждено править ими, то они должны знать, что перечить мне – значит быть уничтоженным. Они должны бояться, Чахэ. Это единственное средство.

Жена не отвечала. Ее залитое слезами лицо возбуждало, и Чингис внезапно почувствовал желание близости с ней. Поставив блюдо с едой на пол, Чингис поднял жену и уложил на низкую постель рядом с собой. Когда его губы прикоснулись к устам Чахэ, та содрогнулась. То ли от страсти, то ли от страха, Чингис не знал.

На рассвете Чингис оставил Чахэ в юрте и отправился наблюдать казнь. Экзекуцию хан поручил туменам Угэдэя и Толуя. Двадцать тысяч воинов долго чистили и натачивали клинки, но даже такое число людей устанет до полусмерти ко времени, когда кровавая работа завершится.

В утренней тени поверженного города пленники сгрудились в огромную единую массу и жались друг к дружке, когда тумены окружали их. Многие молились вслух и, глядя на воинов, тянули к ним руки, пока безжалостный меч не обрушивался на них. Работа продвигалась медленно. Воины пробирались сквозь гущу тел и были вынуждены рубить мечом по нескольку раз, чтобы прикончить корчащихся и пытающихся увернуться от удара пленников. Тела мужчин, женщин, детей смешались, воины насквозь пропитались горячей кровью. Клинки ломались о кости, стальные лезвия обкалывались и гнулись. В полдень расправа была еще далека от своего завершения. Застоявшийся воздух наполнился кисловатым запахом крови. Время от времени воины выбирались из месива живых и мертвых тел, чтобы промочить горло теплой водой, затем возвращались назад.

Казнь завершилась далеко за полдень, когда солнце палило нещадно, и над равниной наконец воцарилась тишина. Воины сыновей Чингиса шатались от усталости, будто вернулись с жестокой и продолжительной битвы. Командиры отвели их к реке, чтобы они смыли с себя кровь и вычистили и смазали маслом оружие. Город возвышался над их головами, не подавая признаков жизни.