Наталья Павлищева - Королева Виктория. Женщина-эпоха

– Ты прав…

– Ну так ты позволишь мне попрощаться с любимой племянницей?

– Как ты можешь об этом спрашивать?!

Принц Леопольд рассмеялся в ответ.

Он обещал Виктории, что будет ей писать, давать советы и подробно рассказывать о том, как живут люди в других странах.

Дядюшка не вполне выполнил свое обещание, его слишком закрутила собственная жизнь. Нет, король Леопольд не забывал племянницу принцессу, но писал не так часто, как ей хотелось бы. Он счастливо женился, дочь короля Франции Луи Филиппа сначала была не в восторге от предстоящего замужества, но быстро оценила прекрасные качества супруга, полюбила его и родила первенца. Король и королева Бельгии были счастливы.

Кенсингтонская система начала действовать в полной мере. Все, кто мог хоть как-то противиться ей, подлежали изгнанию из окружения принцессы. А преданные Виктории люди действительно пытались хоть что-то для нее сделать.

Во дворец больше не допускались ничьи визиты, прогуливаться можно только под бдительным приглядом двух-трех взрослых, к королю и королеве принцессу почти не отпускали, потому что там она могла встретить тех самых Фицкларенсов. Виктория, краешком глаза увидевшая другую жизнь в другом дворце, где было возможно общение между сверстниками, а не только со взрослыми и очень скучными для девочки людьми, тосковала с каждым днем все сильней.

Любимый дядя Леопольд, уехавший в Бельгию и ставший там королем, был поглощен своими делами, его письма тщательно изучались матерью, прежде чем попасть в руки принцессы, а ее ответы сначала редактировались. Зная об этом, Виктория писала скучные отчеты о своем скучном времяпровождении. Да и о чем ей было писать? О том, что она снова одна в окружении взрослых дам, что вынуждена все вечера проводить за рукоделием, сидя в кресле со старательно выпрямленной спиной (а как же иначе?!) и закрытым ртом, ей не позволялось даже слова сказать в присутствии старших, если не спрашивали, можно только слушать их беседы ни о чем.

Сестра Феодора жила в Германии и, похоже, тоже не была слишком счастлива, но об этом писать тоже не полагалось, Феодора прекрасно понимала, под каким гнетом находится Виктория, и старалась поддержать ее бодрыми мелочами. Удавалось плохо, каждое письмо оставляло у принцессы тоскливый осадок.

Жить по строжайшему распорядку, молчать, со всем соглашаться, вести себя прилично, во всем слушаться мать и Конроя… Нет, она не желала со всем соглашаться, строптивый нрав не раз выдавал себя. Почувствовав, что это может закончиться взрывом, Конрой решил сломать строптивую девчонку, совсем подчинив ее своей воле. Сначала мать попробовала заступиться за Викторию:

– Джон, это слишком жестоко, так ограничивать Дрину во всем. Теперь мы можем куда больше позволить себе, к тому же ей нужно развиваться…

– Как вы не понимаете, что я делаю это не столько для нее, сколько для вас?! Если вы не подчините ее себе сейчас, то как же станете советовать, когда будете регентшей? Виктория должна уже сейчас понять, что во всем ваша воля выше, чем ее.

– И ваша?

– И моя! Если вы не способны диктовать дочери свою волю, то таковую буду диктовать я!

Сэр Конрой преуспел. От Виктории были удалены все, кто хоть как-то противился его воле. Первой пострадала баронесса Шпэт. Она посмела поставить под сомнение необходимость столь жестких требований и контроля принцессы:

– О, мадам, Дрина прекрасно воспитанный и послушный ребенок, который знает, как себя вести прилично. Она никогда не осмелится сделать что-либо против вашей воли. К чему же так ограничивать ее жизнь?

Баронесса, очень любившая девочку, лелеявшая ее с самого рождения (говорили, что, когда Виктория была малышкой, Шпэт, чтобы развлечь ее, буквально ползала на коленях), служившая самой герцогине более двадцати пяти лет, была безжалостно уволена из-за своего несогласия с принципами сэра Конроя. А Виктории даже не позволили толком проститься со старой и преданной дамой, да и поплакать из-за ее отсутствия тоже.

Следующей пришла очередь баронессы Нортумберлендской, допускавшей вольные суждения о строгостях Кенсингтонского дворца. К ней Виктория так привязаться не успела, но все равно очень жалела, когда герцогине Кентской удалось удалить от принцессы ею же выпрошенную наставницу. Это было нелепо, но королевская семья вопросов не задавала, слишком хорошо понимая, какая ссора последует со стороны герцогини Кентской.

Оставалась старая гувернантка баронесса Лецен. Но, почувствовав, что может вообще остаться одна в окружении молчаливых слуг и несносных жены и дочерей Конроя, Виктория показала, на что способна! Скандал, который она устроила матери, только заподозрив, что Лецен могут уволить, показался герцогине бурей. Принцесса открыто пригрозила пожаловаться королеве и попросить забрать ее в Букингемский дворец.

Герцогиня была в ужасе, принцессе предстоял обряд конфирмации, ни пропустить который, ни перенести было нельзя, на нем Виктория обязательно встретилась бы с королем Вильгельмом и королевой Аделаидой и действительно могла попросить о защите. Она бросилась за советом к Конрою.

Сэр Джон выслушал все молча, чуть покусал губу, что означало глубочайшую задумчивость, и кивнул:

– Пусть остается. Нужно только ослабить влияние этой дамы на принцессу. А чтобы отвлечь ее от дурных мыслей, предлагаю вам приблизить к своему двору леди Флору Гастингс. Это сильно разнообразит ваш домашний круг, но не позволит Виктории изменить в образе жизни ничего. К тому же Флора вполне сможет сопровождать принцессу в поездках, а вот баронесса Лецен, я думаю, нет, она для этого уже стара. К тому же, кто мешает вам сделать так, чтобы баронесса сама покинула Кенсингтон?

– Она не уйдет, она слишком любит принцессу.

Но Виктории так и было сказано:

– Прекрасно, если ты так дорожишь баронессой Лецен, пусть она остается, хотя в твоем возрасте иметь няньку уже несколько смешно. Мне казалось, что ты выросла из того возраста, когда за девушкой должна ходить гувернантка.

Виктория тут же парировала:

– Тогда предоставьте мне должную свободу. Я вольна сама выбирать, с кем и о чем мне разговаривать.

Ноздри очаровательного носика герцогини Кентской расширились так, словно она собиралась вдохнуть в себя весь воздух Кенсингтона, от возмущения ей пришлось дважды сделать вдох и выдох, прежде чем вернулась способность нормально или почти нормально разговаривать.

– По крайне мере до восемнадцати лет ты должна полностью подчиняться руководству своей любимой матери и друга. Я требую, ты слышишь, тре-бу-ю, чтобы ты прекратила обращаться к баронессе Лецен с заверениями в любви и преданности, напротив – обращаться к ней более формально, как полагается по этикету!