Наталья Павлищева - Мария-Антуанетта. С трона на эшафот

На следующий день открывались Генеральные Штаты Франции.

И там уже блистал не герцог Орлеанский, а решивший переметнуться в третье сословие граф Мирабо.

Королева учла опыт предыдущего дня и, не желая давать повода для нареканий, оделась куда скромнее. Она никогда не желала заниматься политикой, вообще никакими делами, с ней связанными. С нее достаточно семейной жизни, детей, музыки, красивых нарядов и развлечений. Кроме того, в политике Антуанетте везло еще меньше, чем в картах. Ничего из того, что предпринимала королева в политике, не удавалось, король не шел ни на какие уступки супруге, скорее наоборот. А еще он никогда не слушал ее советов.

Вот и теперь, увидев, что Людовик, собираясь выйти к депутатам Собрания Генеральных Штатов Франции с бантом, сверкавшим бриллиантами и застегнутым «Большим Питом», королева тихо попросила:

– Сир, может, не стоит так блестяще?

Король сначала непонимающе уставился на жену, потом дернул головой:

– Нет, не то все решат, что для меня это не слишком торжественный момент! Они должны видеть, как я ценю их общество.

Переубедить короля не демонстрировать бриллианты и без того недружелюбно настроенным депутатам не удалось. Сама Мария-Антуанетта предпочла наряд куда более скромный, конечно, не как в Трианоне, но почти без украшений.

Огромный зал с двумя рядами величественных колонн освещался в основном светом из овального потолка, затянутого тонкой белой тканью, что создавало мягкие полутона, но не затемняло помещение. На возвышении под роскошным балдахином стоял трон, рядом кресло для королевы и стулья для королевской семьи.

Внизу скамьи для министров и статс-секретарей. По одну сторону от возвышения скамьи для духовенства, по другую – для дворянства. А напротив, замыкая большой четырехугольник, шесть сотен мест для депутатов третьего сословия, представляющих сейчас самую грозную силу не только Парижа, но и всей Франции.

Мария-Антуанетта не поддалась обману восторженной встречи короля, к тому же третье сословие, вопреки своей обязанности, не опустилось перед королем на колени, оставаясь стоять, хотя и приветствуя его. Людовик благоразумно сделал вид, что ничего не заметил.

Сама Мария-Антуанетта усиленно обмахивалась большим веером, словно никак не могла успокоиться. На вопрос кого-то из придворных дам: «Ваше Величество, вам дурно?» лишь отрицательно помотала головой. Ей было не просто дурно, ей было очень дурно. После вчерашнего шествия дофина Луи-Иосифа увезли обратно в Медон, и всем ясно, что умирать. Мысли несчастной матери были далеко-далеко от Парижа, болтовни на политические темы, каких-то противостояний…

Какая разница, как эти люди могут о чем-то говорить, что-то обсуждать, если ее мальчик, такой долгожданный и желанный, умирает?!

Но депутатам не было дела до страданий королевы, у них хватало забот о страданиях своих детей и детей тех, кто их выбирал.

Дофин Луи-Иосиф умер рано утром 4 июня на руках у матери. В семь с небольшим лет он выглядел стариком, изможденным болезнью, с кривым позвоночником, покрытый струпьями и болячками, с которыми врачи не могли справиться.

Мать была безутешна, но страдания из-за невозможности помочь своему ребенку сменились страданиями из-за невозможности его нормально похоронить. Сердце маленького дофина было отправлено в урне в монастырь Валь-де-Грас, как делалось обычно с умершими членами королевской семьи, а его тело в склеп в Сен-Дени. Ни туда, ни туда родители не имели права. Зато герцог Орлеанский, который должен был сопровождать сердце умершего дофина как старший из принцев крови отказался, заявив, что как депутат не должен отвлекаться на выполнение родственных функций!

Этот герцог пойдет еще очень и очень далеко, а судьба его будет весьма несчастливой… Но об этом позже.

А тогда безутешный король не мог понять, как могут депутаты требовать от него встречи в день смерти сына?! Но те настаивали, чтобы прибыть для обсуждения вопросов 7 июня. Людовик с горечью воскликнул:

– Неужели в третьем сословии нет отцов?

Революционной Франции не было дела до смерти дофина, тем более толпа была уверена, что блудница-королева родила его непонятно от кого. Есть еще дофин, хотя третьему сословию не нужен и он тоже.

Королевская семья удалилась в Марли оплакивать смерть своего дорогого мальчика. Для Антуанетты все остальное было безразлично, она больше не верила никому. Такие добродушные и легкомысленно веселые французы сначала оказались нечестными по отношению к ней самой, поверив в немыслимо грязные сплетни и фантастические домыслы, никоим образом не совместимые со здравым смыслом. А потом показали себя жестокими, не только не став оплакивать будущего короля вместе с его родителями, но и не посочувствовав простому родительскому горю.

Она перестала уважать французов, теперь осталось только начать их презирать или ненавидеть.

Точно злой рок преследовал Марию-Антуанетту все время ее жизни во Франции.

Именно та неделя, когда королевская семья, похоронив дофина, отправилась оплакивать его в Марли, оказалась решающей в развитии событий. Возможно, будь король в Париже или Версале, все повернулось бы по-другому?

Сначала те самые созванные Генеральные Штаты превратились в Национальное Собрание, несколько дней и в Учредительное Национальное Собрание, само себе присвоившее право принимать законы Франции. Имели ли право депутаты на такие решения? Наверное, да, но Марии-Антуанетте от этого легче не было. И королю Людовику тоже.

Дальше события начали развиваться с угрожающей скоростью и в ужасающем направлении. Выступления в защиту уволенного министра переросли в стычки с охраной, а те в настоящий бунт. А еще через неделю толпа целеустремленно штурмовала Бастилию, желая получить оружие. Почему-то казалось, что именно за ее крепкими стенами прячут порох и зерно из личных королевских запасов.

Зерна не нашли, оружия практически тоже, при штурме погибли около ста человек и больше семидесяти были ранены. Сдавшегося в плен коменданта маркиза де Линея убили, а его голову носили по улицам на пиках.

При этом освободили семерых заключенных (больше просто не нашлось), из них двух сумасшедших и четырех фальшивомонетчиков. Никого не волновала слишком большая плата за такое спасение. Никакого зерна или оружия не нашли, но по Парижу все равно распустили слух, что в подвалах оно было (почему-то не поинтересовались, куда делось после штурма), как и огромное количество нарядов для королевы с целью помочь ей скрыться, переодевшись.

Ничего толком не найдя, выместили свою злость на ни в чем не повинных стенах самой крепости, попросту их разрушив. Но разрушения всегда поднимают революционный пыл донельзя, теперь народ поверил в свое всемогущество, монархия была ему не нужна ни в каком виде, ни в абсолютном, ни в урезанном.