Джеймс Миченер - Источник

– Гимнасиарх, пришел еврей Иехубабел, – и Тарфон посоветовал Менелаю:

– Тебе бы лучше пойти в баню, пока не появился твой отец.

Помещение опустело. Правитель Тарфон, совершенно обнаженный, стоял в полном одиночестве, отложив даже скребок. Открылась дверь, и в поваливших из нее клубах пара появилась нелепая бородатая фигура Иехубабела, с головы до ног скрытая длинным неряшливым одеянием. Двое мужчин молча смотрели друг на друга. Они были воплощением той борьбы, в которую вступили сегодня: грек Тарфон, чьи предки возвели стены вокруг Макора, придав ему сегодняшний вид, нагой атлет, чье прекрасно тренированное тело было для него храмом, и Иехубабел, неизменно пребывавший евреем, для которого величие Греции было закрытой книгой, а обнаженное тело – оскорблением YHWH. Глядя на не прикрытое одеждой тело гимнасиарха, Иехубабел припомнил последнее присловье, ходившее среди его соплеменников: «Только дурак получает удовольствие от скорости лошадиных копыт и от силы человеческих ног». Мало кто из евреев Макора посещал гимнасиум с его языческими обрядами.

Тарфон, зная, что Иехубабел питает отвращение к наготе, из уважения к человеку старше себя взял тунику, оставленную одним из борцов. и накинул ее себе на плечи. Но, едва сделав это, он смутился, потому что туника оказалась слишком длинна и доставляла ему неудобство, чего он старался никогда не допускать, и, кроме того, она пропотела и Тарфон почувствовал себя грязным, а этого он тоже никогда себе не позволял. Но поскольку у него не было иного выхода, Тарфон завернулся в нее и пригласил гостя в свою комнату.

Тем не менее, едва только Иехубабел расстался с наготой, царившей в борцовском зале, он предстал перед нелепой статуей Антиоха Эпифана в позе дискобола, и его огромная фигура белого мрамора с богоподобной головой и огромными гениталиями ужаснула еврея. Он не мог забыть, что сегодняшняя казнь и ее жестокость имели причиной приказ этого идиота, который заставлял представлять себя именно в таком свете – он и бог, и голый метатель диска. На пухлом округлом лице еврея читалось отвращение, но он не стал высказываться по этому поводу, поскольку в недавнем прошлом поймал себя на мысли, что его друг Тарфон питает надежду – в один прекрасный день он будет представлен в Макоре такой же статуей. Повернувшись спиной к Антиоху и его блистающей наготе, он подумал: никто не может понять этих греков. Тарфон провел его в небольшую комнату, где на столе лежало сообщение, которое он недавно писал. На месте его удерживал предмет, который вызвал любопытство Иехубабела: мраморная рука в натуральную величину, отломанная у запястья; в пальцах она сжимала инструмент, которого Иехубабелу никогда раньше не доводилось видеть.

– Обломок статуи? – спросил он на койне.

Тарфон снисходительно усмехнулся. Такой вопрос мог задать только еврей. Хотя Тарфон считал евреев Макора достаточно развитыми и воспитанными людьми, он видел, что им катастрофически не хватало чувства красоты. Греки не обитали в Макоре дюжину лет, после которых стали возводить красивый храм Зевса, но евреи по-прежнему держались своей угловатой уродливой синагоги. Греки любили мягкость шелка, прохладу мрамора, запах благовоний и звуки лирической поэзии, которая звучала по ночам. Евреи же оставались простыми крестьянами, для которых красота и роскошь казались в равной мере оскорбительными. Он снисходительно объяснил, что это не обломок статуи.

– Просто скульптор так вырезал руку, – сказал он, тоже на койне.

– Зачем ему это было надо? – спросил Иехубабел.

– В малом большое, – ответил Тарфон. Когда Иехубабел не понял, он уточнил: – Глядя на этот фрагмент, ты можешь представить себе всю статую.

– Но если он хотел, чтобы ты видел всю статую, почему бы не высечь ее?

Тарфон испытал раздражение, но в то же время развеселился.

– Разве весной тебе бывает недостаточно попробовать лишь одну сливу из Дамаска, чтобы понять их вкус? Какой смысл, если ты переобуешь все сливы этого года?

– Я не ем слив, – сказал Иехубабел.

– Но как насчет этого изображения? Разве оно не вызывает у тебя перед глазами вида всего человеческого тела?

Круглолицый еврей с подозрением отошел от стола, обдумывая эту сомнительную теорию. Нет, эта отломанная кисть ничего такого ему не говорила. Правда, она смахивала на живую и держала какой-то предмет, которого он раньше никогда не видел. Вот и все.

– Что он держит? – спросил Иехубабел.

Тарфон изумился. Ему не приходило в голову, что взрослый человек может не знать, как выглядит скребок, и он послал раба принести тот, что остался в борцовском зале. Когда раб вернулся, он протянул скребок Иехубабелу.

– Неужто ты не представляешь, для чего он нужен?

Иехубабел несколько минут рассматривал металлический предмет, но так и не смог разгадать его тайну.

– У него тупая оконечность, так что им можно копать, – прикинул он. – Но у него и острая кромка, так что им можно и рубить. Не знаю.

– Им ты скребешь кожу, – объяснил Тарфон. Иехубабел посмотрел на него с таким изумлением, что правитель даже смутился. – После атлетических соревнований, – мягко добавил он. Он хотел продемонстрировать применение скребка на какой-то части тела собеседника, но убедился, что все оно, кроме тыльной стороны ладоней и части лица, скрыто от взглядов – то ли одеждой, то ли бородой. В ходе недолгого замешательства стало ясно, что Иехубабел не хочет приоткрывать ни одну из частей тела, и Тарфону пришлось показывать все на себе – он отбросил в сторону подол пропотевшей туники и провел скребком по бедру. – Очень освежает, – сказал он, но круглолицый еврей смотрел на него так, словно правитель сошел с ума.

Пока Иехубабел рассматривал скульптуру, Тарфон окончательно скинул потную тунику и крикнул рабу, чтобы тот принес кувшин с подогретым маслом, которое тот стал втирать в тело Тарфона. Плеснув порцию на спину правителю, раб принялся массировать мышцы, подушечками больших пальцев втирая масло во все поры тела. Душистый запах заполнил помещение, позволяя расслабиться после напряженного дня.

– Это масло – единственная роскошь, которую я себе позволяю, – объяснил Тарфон приятелю. – Его делают в Македонии, и я им пользовался, когда боролся в Афинах.

– И до завтра не исчезнут запах роз и винограда вкус, – процитировал Иехубабел, и Тарфон поморщился. Единственной неприятной особенностью сотрудничества с главой еврейской общины была его неистребимая тяга к цитатам, за которыми Иехубабел прятался, сталкиваясь с интеллектуальными проблемами. В Макоре он пользовался репутацией ученого человека, но Иехубабел никогда не заглядывал в великие труды по иудаизму; если он и мог ссылаться на Платона и Аристотеля, то никогда не цитировал еврейских мыслителей такого же масштаба. Но он всегда каким-то загадочным образом ухитрялся на пустом месте найти какую-нибудь пословицу или поговорку, выражавшую мнение евреев. Несколько лет назад, когда Тарфон пообещал защищать евреев от законов Антиоха, Иехубабел четко и ясно изложил свою позицию: «Друг – это друг на все времена, а брат познается в беде». В следующем году, оценивая ужесточение законов, он сказал: «Кого боги любят, того и подвергают гонениям». Строго говоря, для человека такого широкого круга интересов, как правитель Тарфон, даже краткое общение с Иехубабелом было довольно утомительно, и грек часто хотел, чтобы его коллега забыл свои крупицы мудрости и занялся бы, наконец, реальностью.