Джеймс Миченер - Источник

Свой эдикт с приказом усмирить евреев Калигула направил испытанному ветерану римских войн генералу Петронию, два полных легиона которого стояли в Антиохии, и этот умный и решительный военачальник тут же предпринял необходимые шаги, чтобы подчинить Иудею воле императора. Перебросив в подмогу себе третий легион из Италии и собрав три вспомогательных корпуса из Сирии, он дождался прихода судна из Рима, на котором прибыли огромные статуи Калигулы в два человеческих роста, после чего стремительным маршем бросил свои войска на юг, а судну приказал идти в Птолемаиду, откуда и предполагал двинуться на покорение Иудеи.

В восьми милях к востоку, в маленьком пограничном городке Макоре, который так часто в прошлом встречал первые удары захватчиков, жил молодой еврей по имени Игал. Он не был ни купцом, ни священнослужителем, для которых предписания религии дороже, чем смех детей. Он работал на давильном прессе к югу от города, и у него не было никакого имущества, даже дома, в котором могли бы обитать его жена и дети. Семья его жила в бедности, и детям вечно не хватало тех жалких драхм, что он зарабатывал. В праздник Кущей они выпрашивали хоть несколько монеток, дабы построить шалашик, в котором вместе с родителями можно было бы провести святые дни. В Пейсах они донимали отца просьбами купить им козленка, а когда торжественно отмечалась победа королевы Эстер над персом Аманом, жестоким мучителем евреев, им позарез были нужны еще несколько монеток, чтобы, как принято в этом случае, купить сладости и безделушки.

В том году, когда генерал Петроний бросил свои легионы на Иудею, Игалу минуло лишь двадцать шесть лет, и он был одним из самых неприметных людей в Макоре, но именно он с потрясающей ясностью как-то интуитивно почувствовал, какая судьба ждет евреев, если римляне успешно водрузят статуи Калигулы в местной синагоге и осквернят ими великий храм в Иерусалиме. И что еще более удивительно, именно Игал – этот скромный труженик из оливковой рощи – придумал единственную тактику, которой евреи смогли остановить римлян; так что как-то утром, ко всеобщему удивлению, он собрал на римском форуме всех обитавших в Макоре евреев и, стоя на ступенях храма Венеры, обратился к ним со следующими словами:

– Евреи Макора! Отцы рассказывали нам о том давнем дне, когда тиран Антиох Эпифан решил осквернить наши святилища своим изображением как единственного подлинного бога. Наши предки восстали против него и изгнали с этой земли. Я знаю, что нам не под силу повторить их подвиг. Римляне гораздо сильнее, чем в то время были сирийцы. На нас идут могучие легионы, никогда не знавшие поражения, и мы, бедные евреи, не в силах сопротивляться им. Наши вожди Симеон и Амрам правы, когда удерживают нас от вооруженного сопротивления римлянам, когда убеждают не досаждать им и не раздражать, ибо в таком случае можно не сомневаться, что римляне уничтожат и этот город, и Иотапату, и все остальные, вплоть до Иерусалима. Наши синагоги будут не только осквернены, их сровняют с землей, а нас продадут в рабство, как в дни вавилонского пленения. Мы бессильны перед лицом врага.

Игал был не из тех евреев, которых обычно слушали горожане. Он не был так высок, как старейший из священнослужителей, у него не было осанистой, как у правителя, фигуры, он не блистал никакими достоинствами. Он был человеком среднего роста» худощавым, с каштановыми волосами. Глаза у него были ни голубые, ни карие, а какие-то серо-зеленые, а нос и подбородок были до смешного малы. У него были неровные, но крепкие зубы, а голос если и не обладал командными интонациями, то был чистым и ясным, без хрипотцы и глухих гласных. Он был явно не из тех людей, которых выбирают в вожди, и причина, по которой он так и оставался лишь подсобным рабочим в оливковой роще, заключалась в том, что владелец рощи не видел в нем никаких особых способностей, кроме честности и исполнительности. Если ему платили за двенадцать часов работы, он исправно отрабатывал их или даже больше. Даже преданность иудаизму не выделяла его из среды евреев Макора, потому что он никогда бы не мог быть зелотом. Проще говоря, следуя законам Моисея, он получал удовлетворение, которое было не знакомо ни римлянам, почитавшим Калигулу-Юпитера, ни грекам, которые в этих местах поклонялись Зевсу-Баалу.

– Мы беспомощны, – продолжил он, – но не обделены некоей силой. Ибо этим же вечером я со своей женой Берурией и троими сыновьями отправлюсь в Птолемаиду. Мы ляжем перед легионами генерала Петрония и скажем, что скорее умрем, чем позволим ему поместить изображение его императора в наших синагогах. И если все мы поступим так же, если мы с готовностью подставим наши горла и горла наших детей под римские мечи, Петронию придется прислушаться. Он может приказать своим легионерам перебить нас. Завтра вечером все мы можем погибнуть – и я сам, и моя жена, и мои дети, которых я так люблю. Но мы покажем римлянам, что, пока они не уничтожат всех евреев на этой земле, они не смогут творить свои гнусные деяния. Симеон, общепризнанный глава евреев в этой части Галилеи, высмеял план Игала, сказав, что даже девятьсот перерезанных еврейских глоток не произведут впечатления на такого человека, как генерал Петроний, но он не смог заткнуть рот Игалу. Тот еще раз повторил свои доводы, и, к его удивлению, фермер по имени Нааман, старше Игала, но, как и он, ничем не примечательный, поддержал его призыв и добавил:

– В прошлом мы усвоили, что, если не восстанем со всей силой, римляне сметут нас. Это последнее испытание. Если мы сдадимся и в наших синагогах водрузят статуи Калигулы, мы обречены. У нас в самом деле нет выхода. И я согласен с Игалом, что мы должны двинуться к Птолемаиде и преградить собой путь римским легионам, сказав им – убивайте нас тут же на месте. Я иду с ним.

– Вы идиоты! – предупредил Симеон. – Приближается время сева, и вы нужны на полях. – Дело было в том, что торговали в городе только греки, а все евреи возделывали землю.

На что Игал ответил:

– Эта земля может стать нашим главным оружием. Если мы откажемся сеять, римлянам придется прислушаться к нам.

– Нет! – заявил Симеон. – Никому не под силу одолеть римлян.

Так что город разделился на две части. Большинство горожан были согласны с Симеоном, что подчиниться – это единственный способ спасти евреев, но часть склонялась к мнению Игала и Наамана – надо немедля организовать сопротивление, пусть даже римские легионы вооружены до зубов, а у евреев лишь голые руки.

Весь этот день, пока с римских судов в Птолемаиде сгружали статуи Калигулы, евреи Макора продолжали спорить, и примерно в то время, когда генерал Петроний был готов двинуться маршем на Иерусалим, водружая статуи в каждом завоеванном месте – две самые большие он сберегал для храма, – Игалу наконец удалось убедить почти половину евреев Макора, что настал момент решения. Стоя на форуме, он произнес простые слова: