Карин Эссекс - Фараон

Помимо самой Клеопатры, в маленькой процессии участвовали Хармиона и Ирас, а также слуги, несущие подношения: гирлянды, кувшин любимого вина Антония для прощального возлияния и корзины, полные цветов и плодов, чтобы возложить их на золотой саркофаг. Они шествовали пешком за носилками царицы, вместе с вездесущими римскими стражами. Клеопатра слышала, что Октавиан посмеялся над этим положением, заявив, что царица должна быть довольна: она всегда мечтала, чтобы римские солдаты шли за нею.

Единственное, о чем она жалела, — это о том, что не может напоследок взглянуть на свой город. Но, быть может, это и к лучшему. Клеопатра так же слаба — или так же сильна, — как и Антоний, который не хотел расставаться с земной жизнью, несмотря на то что потерял почти все. Клеопатра как раз начала выздоравливать после болезни, и эта ирония забавляла ее. Она выжила только для того, чтобы умереть. Разве не таково все человеческое существование? «Ради чего все это? — спрашивала она себя в эти последние минуты, когда у нее еще было время подумать. — Ради чего столько страданий? Столько усилий, завершившихся совсем не тем, чего я желала достигнуть?»

Она вспомнила голос давно умершего Деметрия — был ли он там, в ее сне, где царь Авлет танцевал перед римлянами? — философа, который когда-то учил ее в Мусейоне. «Это не исход, но усилие», — сказал бы он, напоминая ей о том, что у человеческой жизни нет сочтенного итога. Не существует способа измерить Добродетель. Это неуловимое качество, о котором Сократ говорил, что ему нельзя научить, но оно хранится в памяти души.

Жила ли она, Клеопатра, добродетельной жизнью? Деметрий всегда говорил, что ее судьба — жить не философией, но действием. Как же прав он оказался! Есть ли возможность сочетать добродетельную жизнь с жизнью деятельной? Этого вопроса она никогда не задавала. Война, политика, соперничество, вожделение, любовь. Клеопатра провела свою жизнь в этих сферах. «Войны, — утверждал Сократ, — предпринимаются ради денег и ради забот о телесном. Мы — рабы своей плоти и вынуждены искать богатства, чтобы удовлетворить тело. Тело сковывает нас в течение всей нашей жизни, и мы должны стремиться к смерти, чтобы наконец освободиться от требований этого тирана».

Но Клеопатра не могла согласиться с рассуждениями знаменитого философа. Она воевала не ради богатства. Она мечтала сохранить то, что осталось от красоты мира после того, как Рим растоптал и пожрал все, до чего дотянулся. Царица Египта пыталась защитить свое царство во имя чести своих предков и ради царского престола для своих детей. И если бы у нее сейчас был выбор — освободиться от телесных потребностей или воскресить Антония и снова жить плотскими наслаждениями, она, не колеблясь, выбрала бы второе. Клеопатра хотела бы заключить своих детей в объятия, вместо того чтобы освобождаться от обязанности защищать их. Быть может, смерть и есть великий освободитель, как обещал философ, но в этот момент Клеопатра была в ярости от того, что ей приходится положить конец своему существованию в теле — сейчас, когда она могла бы наслаждаться солнцем в лицо и ветром в волосах, мчась ранним утром верхом на лошади по болотистым нильским берегам…

Но если есть хоть какая-то надежда — опять это проклятое слово! — что трое младших избегнут той кровавой участи, которая постигла Цезариона и Антулла, она с радостью променяет удовольствия жизни на темные владения смерти.

Клеопатра слышала, как снаружи выкрикивают и шепотом повторяют ее имя. Она была рада, что не видит лиц. Александрийцы пришли, чтобы взглянуть на свою царицу в последний раз, ибо слух о предстоящем ей дальнем пути уже распространился по всем уголкам города. Они и не знают, что путь Владычицы Обеих Земель будет совсем иным, нежели полагают…

Возле мавзолея Клеопатра приказала внести носилки внутрь, прежде чем сошла с них. Она не хотела, чтобы, увидев ее платье, стражи догадались о ее замысле. Царица слышала, как охранники досматривают корзины с приношениями, выискивая оружие или другие орудия смерти, и затаила дыхание. Кто-то отпустил шутку насчет величины смокв, и Ирас предложил шутнику попробовать одну, но тот отказался, заявив, что просто желает разрезать смокву и лизнуть ее содержимое — что, вероятно, и сделал, поскольку до Клеопатры донеслись смешки остальных солдат. Удовольствовавшись осмотром, римляне пропустили в гробницу царицу, Хармиону и Ираса.

Носильщики поставили носилки наземь, опустили на пол корзины и удалились вместе со стражей, закрыв тяжелые двери снаружи. Ирас помог царице спуститься с носилок. У нее закружилась голова, когда она обнаружила, что стоит в той самой комнате, где совсем недавно обнимала истекающее кровью тело умирающего супруга. Сокровища были вынесены отсюда, и в помещении не осталось почти ничего, кроме статуй, установленных Клеопатрой в честь Антония, да золотого ложа, на котором он умер.

В погребальной камере стоял сладкий запах вянущих роз, которыми был усыпан саркофаг. Клеопатра смахнула их, чтобы увидеть образ Антония, отлитый в бронзе. Его руки были сложены на груди, и он не мог протянуть их и обнять ее. Царица взяла кувшин с вином, принесенный сюда специально для этого, и опрокинула его над саркофагом.

— Ты готов встретиться со мной, любовь моя? Я иду к тебе и не желаю застать тебя в объятиях Персефоны или кого-нибудь из нереид или муз, которые могли бы привлечь твое внимание в ином мире. Как и Гера, я ревнива.

Смочив пальцы в вине, Клеопатра провела по полным губам изображения, как часто делала при жизни Антония; она почти ждала, что холодная маска оживет и поймает ее пальцы теплыми губами. Интересно, кто ждет ее там, в подземном мире, и не придется ли ей выбирать между Цезарем и Антонием? Продолжатся ли там прежние испытания или правы философы и там она будет свободна от всех земных забот? Атараксия, спокойствие духа. Так они это называют.

— Нам нужно спешить, — напомнила Хармиона. — Ты скоро увидишься со своим супругом.

Да, время не ждет. Каждый новый ее вздох подвергает опасности жизни Селены, Александра и Филиппа.

Клеопатре приходилось положиться на заверения Ираса о том, что он умеет обращаться с ядовитыми змеями. Царица сомневалась в этом, но у нее не было другого выбора, кроме как поверить, что его восхищение египетскими заклинателями змей привело к такому необычному результату. Решив не полагаться на случай, царица спрятала в узел волос на затылке флакон с быстродействующим ядом. Однако даже врач Олимп, с которым Клеопатра посоветовалась в последний момент, признал, что никакая другая смерть не может быть такой же быстрой и почти безболезненной, как смерть от яда кобры. «Когда-то египтяне применяли такую казнь для осужденных, — пояснил он, — но затем сочли эту гибель слишком милостивой для преступников».