Карин Эссекс - Фараон

Прием на Яникульском холме превратился в причудливое собрание родственников, союзников, любовников и врагов. Цезарь был настолько уверен в себе, что пригласил на это празднество даже тех, кто выступал против него с оружием в руках, и обращался с ними уважительно. На вечере присутствовало около пятидесяти гостей. Клеопатре стало интересно: найдется ли среди этих пятидесяти — не считая ее самое и тех членов ее свиты, кто не скрывал своего восхищения Цезарем, — хоть кто-нибудь, кого можно было бы безоговорочно назвать его другом? Многие из этих людей сражались против диктатора на стороне Помпея и впоследствии воспользовались прославленным милосердием Цезаря — в особенности это относилось к Бруту и Кассию. Цицерон не воевал вообще, но тем не менее поддерживал Помпея. Цезарь же не только простил своих противников, но и наделил их непомерно высокими постами. Брут был назначен проконсулом Цизальпинской Галлии. Кассий получил престижную должность в провинции, но она его не устроила, и потому Кассий теперь сидел в Риме, ища новых милостей. А Цицерону поручено возглавить строительство нового Форума Цезаря.

Должно быть, Цезарю трудно полностью отделить себя от этих людей. Они обвились, словно змеи, вокруг его политики, его жизни и его истории, и путы эти столь переплелись, что граница между другом, братом и врагом неизбежно оказывалась размытой. Брут — который, по слухам, был сыном Цезаря от Сервилии, — недавно женился на Порции, дочери Катона, заклятого врага Цезаря, который последние десять лет своей жизни только и делал, что трезвонил, словно колокол в бурю, выступая против тирании Цезаря. Кассий был женат на дочери Сервилии, Юнии Терции, единоутробной сестре Брута.

Сервилия, хотя и явилась на виллу со своим мужем, Силаном, не собиралась отказываться от роли главного доверенного лица в жизни Цезаря, чем доводила Клеопатру до бешенства. Сервилия помыкала также женой Цезаря, Кальпурнией — строгой, уродливой женщиной. Кальпурния была в очень простом наряде, без всяких украшений, в то время как Сервилия обвешалась золотом, награбленным в Галлии, и гордо сообщала всем и каждому, что это подарок Цезаря.

Теперь Клеопатру не удивляло, что Кальпурния не родила Цезарю ни одного ребенка. Должно быть, при виде ее лица и манер испуганное семя обращалось в бегство. В то же самое время Сервилия, хоть ей уже и исполнилось пятьдесят, сохраняла чувственность. Сладострастность отражалась на ее лице, примостилась в изгибах излишне пышной плоти — некогда, без сомнения, очень привлекательного тела.

Клеопатра нацепила улыбку и улыбалась непрерывно, словно луна в полнолуние. Она твердо решила держаться любезно, но это далось ей нелегко — учитывая, что Сервилия тараторила без умолку, стремясь непременно поведать гостье и жене Цезаря историю своего ожерелья.

— Оно принадлежало жене Верцингеторикса, — сообщила Сервилия, поглаживая блестящий квадрат, висящий над ложбинкой на груди. Крупные гранаты горели на нем, словно глаза демона.

«Ты выглядишь старше, когда начинаешь злорадствовать», — хотелось сказать Клеопатре. Когда Сервилия улыбалась, вокруг глаз у нее собирались морщинки, а на веки, и без того уже отяжелевшие, набегали складки.

Кальпурния ничего не говорила — лишь слабо улыбалась. Лицу ее явно недоставало симметричности. «Может, потому, что ей не хватает энергичности приподнимать оба уголка рта одновременно?» — подумала Клеопатра. Кальпурния казалась медлительной и пассивной: женщина, уставшая от слухов, одиночества и долга.

«Долг» вообще был главным словом в лексиконе римской женщины. Клеопатре объяснили, что Кальпурния была дочерью Пизона, одного из самых богатых сторонников Цезаря. Ее выдали за Цезаря ради укрепления дружбы, и потому Цезарь мог полностью израсходовать ее приданое на удовлетворение своих военных амбиций. Пока Цезарь носился по миру, Кальпурния сидела в их небольшом городском доме в Риме, читала, пряла, как подобает добропорядочной римской матроне, и ожидала его возвращения. Когда же он вернулся, то стал проводить с женой так мало времени, как будто и не возвращался вовсе. Во всяком случае, так гласили сплетни, собранные Аммонием, а он собирал их, не вылезая из постелей богатых римлянок.

Клеопатре даже стало жаль Кальпурнию: подумать только, до чего она одинока! Нет даже детей, которые послужили бы ей утешением. Но Аммоний заверил царицу, что главная любовь в жизни римской женщины — это долг перед семьей. И если Кальпурния выполняет волю отца, оставаясь терпеливой и безропотной супругой великого Юлия Цезаря, значит, она довольна.

— Тебе легко об этом рассуждать, Аммоний. Твой дом — весь мир. У тебя есть свобода, деньги и любовь, и ты ни перед кем не отчитываешься, кроме как перед царицей Египта, — заметила Клеопатра здоровяку, состоящему у нее на службе.

Почему мужчины считают, что женщины настолько не похожи на них?

Сервилия все продолжала рассказывать про свое ожерелье.

— Эти галлы, может, и дикари, но они явно понимают толк в работе с золотом. Я никогда еще не видела такой чудесной ковки.

Она провела пальцем по золотой пластине и метнула взгляд на царицу. Та в ответ тоже смерила ее взглядом.

— Кальпурния не снисходит до того, чтобы носить золото, — рассуждала Сервилия. — Но смею заметить, царица Египта явно способна оценить хорошее украшение. Обязательно заставь Цезаря показать тебе свою коллекцию, собранную среди племен Бельгийской Галлии. Там есть потрясающие серьги. Непременно попроси Цезаря, пусть подарит их тебе. Они будут великолепно смотреться в изящных ушках царицы Египта.

— Не думаю, что галльские украшения могут сравниться с сокровищами египетских фараонов древности, хранящимися в царской сокровищнице, — небрежно сказала Клеопатра.

Эта курица что, и вправду не понимает, с кем разговаривает? Вряд ли Сервилия довольствуется только женскими интригами. Ее влияние не имело границ. То она беседует с какой-то пожилой женщиной о великолепных оливках, продающихся на Велабре — районе маленьких рынков и доходных домов, и вдруг уже вмешивается в разговор Цезаря и Брута.

Брут как раз просил Цезаря за Кассия — тот в это время полулежал на ложе в другом конце комнаты, и на лице его застыло недовольное выражение.

— Не понимаю, почему ты говоришь об этом, не упоминая главных доводов, — изрекла Сервилия, всунув голову между двумя мужчинами и подмигнув Кассию. — Он теперь женат на моей Терции, Юлий, а значит, он — родня. Дорогой, ну где же твое прославленное великодушие? Он ведь извинился. Что ему еще сделать, чтобы доказать, что он на твоей стороне?

«Например, убрать с лица это заносчивое выражение и вести себя вежливо», — подумала Клеопатра, но промолчала. Ее поразила наглость Сервилии.