Карин Эссекс - Фараон

Октавиан уже испробовал эту идею на некоторых избранных и увидел, как на их лицах постепенно проступает понимание того, как ужасно их оскорбили. Клеопатра добилась своего: она сделала Антония предателем. Хвала богам! Антоний все еще оставался в глазах римлян героем, великим человеком, на которого нельзя нападать открыто. Но Клеопатра — дело другое.

Эти двое находились на обманчиво недосягаемой высоте, но постепенно Октавиан низведет их оттуда. Он почти преуспел в этом, когда Антоний с позором отослал Октавию обратно в Рим. Антоний отверг предложенную ею скудную помощь — Октавиан молился, чтобы он именно так и поступил — и подал на развод. Октавиан воспользовался моментом и, невзирая на протесты сестры, настоял, чтобы та разыграла роль обездоленной и униженной матроны.

Октавиан устроил публичное представление, требуя, чтобы Октавия покинула дом Антония, но быстро понял, что совершил тактическую ошибку. Для него будет куда полезнее затянуть ее унижение. А потому он уговорил сестру публично отвергнуть его требования и настаивать в присутствии всех сенаторов, каких только удалось собрать Октавиану, что она остается верна Антонию, своему законному мужу. В конце концов, он — отец двух ее маленьких дочерей. И именно Октавии Антоний поручил заботиться о двух его сыновьях. Сцена получилась великолепная.

«Нет, — воскликнула Октавия, — я не покину этих мальчиков, лишенных матери!» Октавиану пришлось подбадривать ее, чтобы она продолжала; у Октавии дрожали губы, а взгляд метался из стороны в сторону, и Октавиан не был уверен, что она сумеет довести представление до конца. Но затем Октавия гордо выпрямилась и произнесла: «У моего мужа слабость к женщинам. Но я молю всех богов, чтобы к нему вернулась способность рассуждать здраво, чтобы он покинул постель царицы и вернулся к своей жене-римлянке». На глазах у нее выступили слезы, и все мужчины склонили головы из уважения к ее страданию. Затем они начали высказывать свое негодование в адрес Антония и той злокозненной особы, которая обольстила его и увела от этой благородной римской матроны.

О, есть ли на свете сокровище более драгоценное, чем сестринская любовь?

Многие сенаторы написали Антонию суровые письма с требованием расторгнуть союз с Клеопатрой, но Октавиан знал, что он этого не сделает. Зачем Антонию оставлять египетскую царицу, если в ее сокровищницах столько золота, а ее земля родит столько хлеба? Если она строит для Антония корабли, чтобы он мог превзойти флот Ясона?

Антоний слал своим сторонникам письма, пространно объясняя свою позицию: царица — одна из самых верных и самых важных союзников Рима, и ее помощь жизненно важна для успешной кампании на востоке. Он приглашал их всех приехать в Александрию, чтобы они своими глазами могли увидеть, насколько царица полезна для его предприятия.

Октавиану удалось перехватить не все эти письма, но все же достаточное их число, чтобы многие из самых упорных защитников Антония так и остались без ответа. Вскоре их недоумение переросло в гнев. Это не было окончательной победой — пока, но на данном этапе этого было вполне достаточно.

Октавиан вознес краткую молитву Аполлону, благодаря бога за то, что он, Октавиан, уродился не таким горячим. В начале их союза Антоний поспешно заявил права на восточные территории, и Октавиан согласился с этим. Он совершенно не протестовал против желания Антония сделаться наследником всех проигранных Римом кампаний против Парфии. Он знал, что все победы, одержанные в этих варварских краях, будут сопряжены с ужасом. Об этом ему сказал сам Цезарь.

Иногда Октавиан даже подозревал, что Цезарь сознательно попустил свое убийство, просто для того, чтобы избежать позорной смерти от парфянской стрелы и чтобы его голову не таскали там, как голову несчастного Марка Красса.

Потому Октавиан лишь обрадовался, когда Антоний настоял, чтобы продолжение войны с Парфией доверили ему. Октавиану же предстояло оставаться дома, где он мог контролировать поток информации, поступающей в город и исходящей из него, равно как и число войск, набранных в Италии и посылаемых Антонию.

Тут Октавиан заметил, что взгляды всех присутствующих устремлены на него. Пора подавать сигнал к началу его любимой части игр — стравливанию между собой различных животных. Звери, никогда не встречавшиеся в естественных условия, сперва приходили в замешательство, а потом инстинкт выживания брал свое. «Что там творится в их звериных головах? — думалось иногда Октавиану. — Какой невиданной интуицией надо обладать, чтобы защищаться против неведомого врага?» Это зрелище никогда ему не надоедало.

На арену выпустили крокодила. Похоже было, что зверь несколько ошеломлен внезапно свалившейся на него свободой. Огромные челюсти застыли недвижно, как будто он был мертв. Толпа затихла, едва дыша. Успокоенный этой тишиной, зверь пополз по траве туда, куда падали солнечные лучи. Медленно, словно во сне, его тело дюйм за дюймом оказывалось на солнце, и грубая коричневая шкура вспыхивала золотом. В конце концов он весь оказался освещен и устроился с явным намерением погреться на солнышке.

Но бедолага не знал, что его ждет. На арену выехали два дрессировщика на лошадях, ведшие на цепи огромного льва, желтовато-коричневого, словно молодой олень, но с головой больше, чем у медведя. Животное яростно рвалось с привязи; его гневный рев заполнил собою арену. Крокодил никак на него не отреагировал. Получив сигнал, служители выпустили льва в центр арены, а сами быстро ее покинули.

Оба зверя не двигались достаточно долго, и Октавиан заподозрил было, что лев сейчас устроится на солнышке рядом с крокодилом и заснет. Тогда придется выводить гладиаторов, чтобы раздразнить зверей и заставить их действовать. Если они не станут драться друг с другом, людям придется бросить им сырое мясо, чтобы они сцепились из-за него. Если же и это не сработает, гладиаторы сами вступят в дело и убьют их трезубцами либо топорами. Но вооруженный гладиатор неизбежно победит зверя. Это неинтересно.

Потеряв терпение, толпа принялась дразнить льва; тот начал беспокойно рыскать по арене. «Нет, это неинтересно», — снова подумал Октавиан. Лев, такой крупный, такой стремительный, наверняка быстро расправится с рептилией.

Гомон толпы явно обеспокоил льва, и он взревел в ответ, гневно отвечая на презрительные выкрики людей. Казалось, насмешки оскорбляют его; он вскидывал голову и оскаливал клыки. О, это великолепное существо! Крокодил же так и лежал недвижно. Хотя нет: его хвост слегка подергивался, почти как у змеи. Лев, обеспокоенный этим слабым движением, кинулся на крокодила, и у Октавиана сердце забилось быстрее. Наконец-то хоть какое-то действие, пусть даже силы неравны и все закончится мгновенно!