Фаина Гримберг - Княжна Тараканова

– …Если мы признаем один раздел, за ним последуют еще и еще разделы! – повторял Михал.

Но в глубине души он порою так и думал, что следующие разделы будут непременно и помешать этому процессу нет возможности!..

На съезде в Ландсгуте было то же самое, и то же самое произошло в Линдаве. Михал работал, составлял варианты манифестов и посланий, спорил о формулировках… И вдруг ему казалось, что он занят серьезной деятельностью, которая непременно принесет свои плоды… Он мыслил логически и потому понимал, что плодами всевозможных революций и отчаянных эмиграций могут воспользоваться отнюдь не сами революционеры и эмигранты, а те, которые явятся позже, как будто бы невесть откуда, и недавно еще они где-то прятались, а вот вдруг явятся – этакие чертики из невесть откуда выставленных в политическое пространство табакерок, явятся и воспользуются!.. Но об этом лучше не надо было думать…

В Берлин она приехала зимой, шел снег, обращавшийся под ногами прохожих и под копытами лошадей в мокрую липкую грязь. Город «короля-философа» [46], как его обыкновенно именовали, показался ей мрачноватым. Фройлайн Франк прибыла в Берлин в почтовой карете, остановилась в хорошей гостинице, бумаги ее были в полнейшем порядке. Она обедала в тот же день супом из угря и говяжьим шницелем. Вечером отправилась в известную берлинскую Академию, где происходили поочередно балы, концерты и даже выступления поэтов. Фройлайн Франк прослушала выступление арфистки, гастролерши-итальянки. Затем фройлайн Франк вернулась в гостиницу. Назвалась она на немецко-славянский лад – Катериной. Гостиница помещалась в первых двух этажах четырехэтажного дома, треугольно заострявшегося вверх. Новая постоялица вышла к ужину в общую залу, где тотчас обратила на себя внимание. За большим столом собрались по преимуществу приезжие купцы, двое из них были с женами. Женщины смотрели на молодую гостью с любопытством. Она была не только хороша собой, но и удивительно к лицу одета и причесана. Все ее жесты выражали скромность, отличались благородной сдержанностью. Она приветствовала всех первая, и лицо ее выражало удивительное расположение ко всем присутствовавшим в общей зале. Она улыбалась всем и никому, улыбалась дружески, но улыбкой, ни к чему не обязывающей. Общий разговор был несколько бессвязным, как это обыкновенно и бывает. Происходил обмен небрежными репликами, все, едва ли не хором, представлялись друг другу. Мужчины были весело галантны с дамами, передавали из рук в руки солонку и блюдо с яблоками. Фройлайн Франк уже успела расположить к себе всех. Жены купцов улыбались ей, вокруг нее уже вились мужские руки, к ней обращались с почтительными комплиментами… Разговор свернул на политику, заговорили о событиях в Польше. Один из присутствующих повторил слова Фридриха о поляках и Польше: «Воистину занятная страна! Свободолюбивые аристократы держат в неволе простой народ! Дворяне пытаются быть республиканцами и в то же время желают иметь короля! Огромный край, где никто почти не живет! Поляки отличные воины, но их армиям постоянно недостает дисциплины…»

Елизавета, она же – Катерина Франк, слушала молча, с легкой улыбкой на нежных губах…

– …Король прав! – говорили за столом. – Польские мужчины могут отличаться отвагой и рыцарственностью, но твердостью духа отличаются лишь польские женщины!..

Эти похвалы польским женщинам она слышала с невольной досадой. На самом деле ее волновали эти речи о Польше, а польские женщины представлялись ей врагинями, желающими соблазнить Михала… В этом своем чувстве она оставалась обыкновенной женщиной, то есть истинной женщиной. Она не думала о логике, о формальной логике, согласно которой она не имела на Михала никаких прав! Она ведь не хранила ему верность, она даже зачастую не помнила о нем… И все же он был – ее!.. Так же, как и она была – его!..

Видя ее, такую молодую и такую одинокую, некоторые из мужчин тотчас предприняли попытки назойливого ухаживания за ней. Она не возмутилась, не приняла на себя вид гордый и оскорбленный, она говорила спокойно и мягко, держалась с этой благородной сдержанностью. Ее одиночество перестали воспринимать как одиночество доступной женщины и стали воспринимать как одиночество женщины таинственной…

Она посетила несколько лавок, в том числе книжную, где приобрела несколько географических атласов. Также она несколько освежила свой гардероб. Среди ее вещей имелась и пара отличных пистолетов, но об этом никто не знал. Ее сундук и несессер всегда бывали заперты на ключ. При ней не было горничной и она пользовалась услугами гостиничных горничных. Свои длинные темные волосы она очень ловко причесывала и укладывала, закрепляя двумя дорогими черепаховыми гребнями.

С тех пор, как она покинула гостеприимный, хотя и наемный дом графа Кобенцля, она уже успела многое пережить. Впрочем, в своей жизни она только и делала, что переживала это самое «многое»! Она меняла гостиницы, почтовые кареты, подорожные. Она в достаточной степени экономно тратила деньги. Она читала, желая одолеть одиночество и окружить себя вымышленными лицами взамен реальных людей. Но она обнаружила, что ей тоскливо не только потому, что у нее нет близких и ей не с кем поделиться своими мыслями и чувствами, но и потому, что ее тело не имеет возможности прижаться к мужскому телу. Ей хотелось быть с мужчиной. Она знала, что слишком многие осудили бы ее за это желание, но в конце концов исполнение этого ее желания не причинило бы никому зла!.. «Напротив, только добро!» – говорила она себе и невольно улыбалась, поскольку ситуация была пикантной… Она вдруг заметила, что у нее, в сущности, нет выбора! В поле ее зрения оказывались почти исключительно постояльцы гостиниц и прочие случайные личности. Особенно интересными среди них бывали остроумные, немного ироничные и часто красивые мужчины, одевавшиеся нарядно и не имевшие ни определенных занятий, ни прочного и определенного положения в обществе. Эти мужчины напоминали ей давнюю встречу с шевалье де Сейналем. Несколько раз она чувствовала себя настолько беззаботной, что уступила зову страсти и таким образом провела несколько ночей с приятными любовниками. Разумеется, она уже не была наивной девочкой и знала, что телесная любовь может иметь определенные последствия. К счастью, она до сих нор не изведала, что такое беременность. Что же касается болезней, названных именем Венеры, богини любви и красоты, то об этих болезнях она, к стыду своему, еще ни разу не задумалась и отчего-то полагала, что заражение возможно лишь в среде неопрятных бедняков. В Киле она познакомилась с неким Галльеном [47], уверявшим, будто служил совсем еще не так давно секретарем у самого Вольтера. Елизавета закидала Галльена вопросами об устройстве жизни патриарха философии, о его речах и манерах. Новый любовник охотно рассказывал разные разности, но при этом уверял красавицу, что совершенно напрасно и она и многие другие поклонники Вольтера полагают его великим не только в писаниях, но и в жизни!