Владислав Бахревский - Смута

Ни один из подкопов не сработал, смоленские слухачи всех кротов обнаружили, всех оставили под землей.

На Большие ворота ударил маршал Дорогостайский. Крови пролилось много, но Смоленск устоял, а сильно потрепанному войску короля только и оставалось, что сидеть вокруг города, зализывать раны и ждать, не поумнеет ли воевода Шеин, не поклонится ли королю, который воистину король – не Вор, не узурпатор Шуйский. Ведь в жилах Сигизмунда течет не только благороднейшая кровь шведских и польских королей, но и царская, русская. Его предок великий Ягайло был сыном русской княгини и детей своих, Владислава и Казимира – польских королей, – имел от русской же княгини, от Софии Юрьевны.

– Почему, почему они упорствуют? – спросил однажды король Жолкевского.

– У Шеина множество шпионов, – ответил коронный гетман, – ему известно, что вы обещали в Люблине всю добычу, взятую в Московском царстве, подарить Речи Посполитой. Ему известно, что вы почитаете православие за еретичество, что сия война начата вами для славы Божьей и ради торжества католической веры.

– Ваша искренность, гетман, подает мне пример, как надо говорить с послами тушинского царька, – сказал король, усмехнувшись.

– Насколько мне известно, князь Рожинский и все его конфедераты восприняли приход вашего величества в Россию как посягательство на их добычу. – Жолкевский избрал для себя говорить королю правду.

– Они должны сделать выбор – служить Речи Посполитой и своему королю или быть отщепенцами родины, недостойными слугами обманщика.

– Я не понимаю, почему они прислали послом полковника Мархоцкого. Боюсь, что он и словом будет рубить, как саблей. Мархоцкий – отважный солдат, но я не знаю за ним дипломатических талантов.

– Пусть с посольством разговаривает пан Крыский. Я помолчу на приеме.

Пан Мархоцкий и впрямь в речах своих не мудрствовал, сказал то, что думал сам и с чем согласна была вся польская часть Тушина.

– Прибытие вашего королевского величества, – объявил он сразу после приветствия, – не согласуется с ответом, полученным нашими послами во время последнего сейма. А так как теперь собираются уничтожить плод наших кровавых трудов и заслуг, то в таком случае ни короля – государем, ни братьев – братьями, ни родину – родиной мы считать не будем!

Сигизмунд внутренне похолодел. То, чем он собирался припугнуть конфедератов в самом конце переговоров, они отмели сами, в первом же слове своем.

Пан Крыский стал бледен от гнева.

– Что означает эта бесстыдная и дерзновенная речь?!

– Я ни на волос не отступил от данной мне инструкции, – ответил храбрый Мархоцкий.

После воцарившегося тягостного молчания Крыский спросил:

– Венчалась ли их милость пани Марина с новым Дмитрием?

Это была открытая издевка, но Мархоцкий сразу не понял и ответил, удивленно поводя глазами:

– Светлейшей царице незачем вторично сочетаться браком, ибо с нее совершенно достаточно одного венчания, совершенного самим папским нунцием в присутствии короля!

– Всему миру известно, что человек, именующий себя царевичем Дмитрием, обманщик, – усердствовал в ненависти пан Крыский. – Его настоящее имя, кажется, Матвей Веревкин, а может, и какое-то иное…

– На сейме король польский изволил говорить о государе Дмитрии Иоанновиче с уважением, какому и положено иметь место при сношении государевых послов.

– То не есть большая тайна, – парировал Крыский пренебрежительно, – в государственных делах ради пользы отечества приходится иногда закрывать глаза на истину и допускать малое зло, лишь бы не случилось большое.

– Чем же тогда наш государь хуже вашего?! – взъярился Мархоцкий.

– Как вы смеете, полковник?! Вы подданный короля Речи Посполитой.

– Я посол московского государя Дмитрия Иоанновича. На коло в Тушине мы – шляхта и казаки, пришедшие на службу истинному русскому самодержцу, – постановили стоять за него, покуда он не воссядет на свое царское место в Грановитой палате Московского Кремля. – И обратился к Сигизмунду: – Ваше королевское величество! Пан Крыский легко забрасывает меня словами, я утону в них, как в русском снегу, но правда такова, и наказ, данный мне моими товарищами, таков: мы просим ваше королевское величество выйти из пределов Московского царства и не мешать нам продолжить наше дело, которое мы совершаем, помня о благе Речи Посполитой, о поляках и о святой католической вере. Не отдаляйте миг нашего торжества.

– Вам будет дан письменный ответ, – прекратил аудиенцию канцлер Крыский.

В грамоте к тушинскому войску было сказано: «Речь Посполитая славится редкою свободою, но и свобода имеет законы, без коих государство стоять не может. Закон республики не дозволяет воевать и королю без согласия чинов государственных, а вы, люди частные, своевольным нападением раздражаете опаснейшего из врагов ее. Вами озлобленный Шуйский мстит Польше крымцами и шведами… Идите и скажите своим клевретам, что искать славы и корысти беззаконием, мятежничать и нагло оскорблять верховную власть есть дело не граждан свободных, а людей диких и хищных».

Не дожидаясь вестей от своего посольства, не веря в его удачу, гетман Рожинский, все еще хворая, сел в сани и по первому снежку отправился в лагерь Сапеги, под стены Троице-Сергиева монастыря.

Он прибыл не в лучший час для воинства пана Сапеги. В воздухе стоял запах пороха. Преградив дорогу гетманскому поезду, похоронная команда на пятидесяти телегах через жуткую грязь везла, нахлестывая вязнущих лошадей, раненых и убитых. В телегах было по трое и по четверо. Но в одной из телег лежала одна женщина. Длинные русые волосы от сильного ветра ходили по неподвижному белому лицу.

– Кто это?! – удивился Рожинский.

– Со стены упала, – ответили ему. – Пулей сшибло. Подняли – жива была, а теперь нет.

Сапега занимал каменный дом. Встретил князя во дворе, но без лишних слов, не выказывая удивления или озабоченности.

Горница, куда провели князя, пока хозяин отдавал распоряжения, оказалась на диво светлой. Пол, стены, потолок были выкрашены белой краской.

Печь протоплена, но пахло не кирпичами, а чем-то свежим, возможно анисом. На князя Романа повеяло детством, жизнью в селе, на природе.

Князь подошел к зеркалу. Оселедец с усами да глаза. Лицо почти зеленое.

– Какое ужасное у вас зеркало, – сказал он вошедшему Сапеге.

– Вашей милости следует заняться своим здоровьем.

– Проще поменять зеркало. Я пришлю вам… не такое беспощадное.

– Это от света. Меня предупредили, что в каждом русском жилище телятам, поросятам, тараканам, клопам, сверчкам жить удобнее, чем хозяевам. Я не согласился делить мои покои ни с кем, кроме ежа.