Владислав Бахревский - Смута

Мстиславский выслал на Жолкевского отряд конницы, и в той схватке его человек передал гетману тайное письмо: «Врагом ли ты пришел к Москве или другом?»

Гетман послал на переговоры Валуева и сына изменника Михаила Глебовича Салтыкова – Ивана. Валуев передал Думе краткое послание гетмана: «Желаю не крови вашей, а блага России. Предлагаю вам державство Владислава и гибель Самозванца». Иван Михайлович Салтыков привез договор, который тушинцы утвердили с Сигизмундом, признав над собой власть королевича.

Москва кипела, как котел, под которым развели негаснущий огонь. Каждый день на Красную площадь являлись толпы, а к толпам выходили бояре, духовенство и просто крикуны.

– Мне подлинно известно, – говорил москвичам Филарет Романов, – король Сигизмунд пришел на Русь, чтоб истребить православие, само царство Московское. Он, Сигизмунд, – друг латинян, желает править многими царствами, а души подданных продать римскому папе.

Представал перед народом, в который раз, Гермоген.

– Православная паства моя! Неужто ты отступишь от Господа Христа, пожелав над собой иноплеменного государя? Изберите князя Василия Васильевича Голицына, человека достойного, родовитого, умудренного в делах думных и храброго на поле брани. Изберите юного Михаила, он внучок по двоюродной бабушке, по Анастасии Никитичне, самому Иоанну Васильевичу. Опамятуйтесь! Зачем вам королевич, король, герцог? России нужен русский царь. Самый хороший иноземец наведет на нас иноземщину. Потомки проклянут немудрых пращуров своих.

Однажды выскочил на Лобное место прыткий, как блошка, Аника.

– Люди! – крикнул он петушком. – Москва! Государю Дмитрию Ивановичу прислали обозы и просили у него прощения: Владимир, Суздаль, Юрьев, Галич, Ростов – это с одного краю царства, а с другого краю – Медынь, Серпухов, Коломна, Кашира, Скопин.

Крикнул и в толпу нырнул.

Народ толки слушал да перетолковывал, дело делали бояре.

Тот же Филарет, будучи у Мстиславского, говорил иное, чем на площади:

– Гермоген прав, желая России русского царя. Но войско под Москвой – польское. Народ, не ровен час, предаст себя Вору. Не медли, князь Федор Иванович! Начинай переговоры с гетманом, на его солдат уповаем. От Вора, кроме убийств и разорения, добрым людям ждать нечего.

Змея Лжи кольцами играла на летнем солнышке. Кольца вились, оплетали, изумляли узорами, сама земля, кажется, шевелилась и уползала из-под ног русского человека… Всякий сказ мерещился людям истиной, истины же менялись на дню по многу раз. Всем была вера, да не себе, ибо никогда не почитал русский человек своего ума, норовя дурачком прикинуться, чтоб в ответе не быть… Но перед кем в ответе? Перед Богом?

В такие-то дни, когда решалась судьба царства, а значит, и ее судьба, Марина Юрьевна, забыв все, кинулась, как в омут, в любовь.

Сразу после Клушина атаман Заруцкий с полутысячей казаков ушел от Жолкевского. Казаки захватили карету Дмитрия Шуйского, его бархатное знамя, его шлем, булаву, но главное – множество сукон и соболей. Все это Жолкевский у казаков отобрал и отправил королю. Казаки казну Шуйского считали своим трофеем, требовали возместить отобранные ценности деньгами, но денег у коронного гетмана не было.

Держать подле себя Заруцкого Вор посчитал опасным, послал охранять Николо-Угрешский монастырь, Марину Юрьевну и ее двор.

Беременность царицы была еще неприметной, дел – ожидание. Марина Юрьевна, оказывая честь Заруцкому, пригласила его на обед. Было вино, фрейлина Магда играла и пела. Вдруг и Заруцкий запел свою любимую «Крапивку стрекливую»:

Заруцкий пел, закрыв глаза, то роняя, то запрокидывая голову. Грозный атаман, он лицом был в эти мгновения совсем мальчик. С нежно очерченными припухлыми губами, с ресницами на пол-лица, с неизъяснимо притягательной печалью в тенях впалых юношеских щек.

пел Заруцкий, —

Заруцкий поднял ресницы и сказал Марине Юрьевне: – Сейчас заплачу. И верно, слезы так и покатились из-под ресниц.

Замолчал. Рукавом вытер лицо, засмеялся, осушил бокал до донышка. – Я никогда не слышала такого пения, – сказала Марина Юрьевна, опуская взор перед смелыми глазами казака. – Какое прекрасное сердце у вас, Иван Мартынович. – То все плачи казацкие. Жены не столько живут с казаками, сколько ждут… Не с сенокоса, а с той жатвы, где не рожь ложится наземь, а головы. – Не надо войну поминать, – попросила Марина Юрьевна и притуманилась. – Нынче луна, буду гулять в саду с вашей песней в душе. И конечно, вышло так, что в саду в лунном свете повстречала она в ту ночь потерявшего сон атамана. – Хочу быть тебе казачкой, – сказала Марина Юрьевна и легла на траву-мураву, на ромашки. У ромашек на ночь глазки закрываются. И любились казак с царицей под луной. И ни на одну ночь не расставались, пока не явился в монастырь встревоженный за участь свою Вор.

Вор послал к Сигизмунду послов, предлагая ему триста тысяч золотом и ежегодно в течение десяти лет по триста тысяч в казну Речи Посполитой, он обещал платить десять лет по сто тысяч Владиславу, выставить на войну со Швецией пятнадцать тысяч войска. Послы поехали сначала в лагерь к Жолкевскому. Гетман посольство принял, выслушал, отпустил к Сигизмунду, но сам от каких-либо ссылок с Вором отказался. Вор снова выпал из игры. Жолкевский заканчивал подписание статей договора об избрании на Московское царство королевича Владислава.

Судьбу России решили Федор Мстиславский, Василий Голицын, Данила Мезецкий, Федор Шереметев, дьяки Телепнев и Луговской.

Гермоген узнал о свершившемся последним, даже о том, что на Девичьем поле уже поставлены шатры с алтарями для присяги королевичу. Вознегодовал, но смирился, поставил условие: «Если королевич крестится в православную веру – благословлю, не крестится – не допущу нарушения в царстве православия – не будет на вас нашего благословения».

Жолкевский за Владислава давать клятву в обязательстве переменить веру отказался, но изыскал успокоительное обещание: «Будучи царем, Владислав, внимая гласу совести и блюдя государственную пользу, исполнит желание России добровольно».

17 августа десять тысяч московских людей, среди них бояре, высшее духовенство, служилые люди, жильцы, дети боярские, купечество, именитые посадские граждане, начальники стрелецкие и казацкие, целовали крест королевичу Владиславу.