Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

Щербачева отвернулась. Я засмеялся. Владыкина рассердилась.

– Не строй из себя дурака! – закричала она. – Тебя спрашивают серьезно, так ты серьезно и отвечай. А впрочем, от тебя все равно серьезного ответа никогда не добьешься. Что же касается Достоевского, – повернулась она опять к Лидиньке, – то я считаю, что он совершенно прав: все эти ваши Нечаевы и прочие революционеры и есть настоящие бесы. – От Лидиньки она повернула лицо ко мне: – Вы со мной не согласны, Алексей Викторович?

– Нет, – сказал я твердо, – я с вами не согласен. Я по своим убеждениям не за революцию, а скорее за эволюцию, но я против того, чтобы судить какую-то категорию людей огулом. Я за то, чтобы каждого отдельного человека судить отдельно по совершаемым им лично делам.

– Ну конечно, – сказала она, – вы следователь, это сказывается.

– Возможно, – согласился я, стараясь этот спор притушить.

Но тут вступила в разговор молчавшая до сих пор Щербачева.

– Милая Лидинька, – сказала она с материнскими нотками в голосе. – Зачем вы спорите? Для чего вам нужна революция? Вы хотите освободить народ? Да этот же ваш народ чуть что вас же первых на первой осине и вздернет.

– Нет, меня он не вздернет. Это он вас вздернет!

Лицо Щербачевой перекосилось. Она развела руками.

– Ну, знаете ли, это уже слишком. Зачем же переходить на личности!

– Поскольку спор наш заходит в тупик, – сказал я, поднимаясь, – нам пора расходиться.

Происшедшее у Владыкиных было неприятно для всех. Вера и Лида долго шли молча, и только уже у самого дома Лида вдруг остановилась и спросила:

– Алеша, где можно достать пистолет?

– На что он тебе? – удивился я. – Уж не собираешься ли ты вызвать на дуэль Леониду Яковлевну?

– Нет. Я хочу напасть на полицию и отбить Нечаева.

– Что? – Я просто опешил от ее слов. – Ты думаешь, что ты говоришь?

– Да, я думаю. Я хочу напасть на полицию и отбить Нечаева.

Вмешалась Вера.

– Лида, – строго сказала она, – если ты вздумаешь это делать, я пойду с тобой.

Она встала рядом с младшей сестрой. Даже в темноте было видно, что глаза у обеих сверкают решимостью. «Господи! – подумал я в ужасе. – Ох, и нахлебаюсь я еще с ними!»

Дня два еще Лидинька мучилась своей блажной мыслью достать пистолет и напасть на полицию, потом как будто остыла. На какое-то время жизнь вошла в свою колею: лекции, библиотека, вечерние прогулки.

Как-то, задержавшись в библиотеке, я вернулся домой позже обычного. Еще поднимаясь по лестнице, я услышал оживленные голоса. Открыв дверь, я застал Веру и Лиду стоящими посреди комнаты. Видно, они о чем-то спорили и при моем появлении замолчали. Обе они выглядели расстроенными, мне даже показалось, что глаза у Лиды заплаканы.

– В чем дело? – спросил я и заметил в углу у двери саквояж желтой кожи.

– Лида уходит от нас, – тихо сказала Вера.

– Уходит? – Я ничего не понимал. – Куда?

– Да ну ее! – в сердцах сказала Лида. – Развела тут целую трагедию. Как будто я ухожу из жизни. А я ухожу всего-то на соседнюю улицу.

– Зачем? – спросил я.

– Ой! – капризно поморщилась она. – Надоело объяснять. Понимаешь, Алеша, ну что с того, что я живу с вами? Вы вдвоем, у вас семья, а я – третий лишний.

Я пожал плечами.

– Не знаю, – сказал я. – Ты, конечно, вправе поступать, как тебе удобнее, но ни я, ни Вера, кажется, не давали тебе повода чувствовать себя лишней. Мы все время считали и себя и тебя одной семьей.

– Да, конечно. И это действительно так. Но все-таки вы муж и жена. У вас все вместе, общая жизнь, общие интересы, а я ни при чем.

– И куда же ты решила уйти?

– Меня подруги к себе зовут. Там у них как раз комната освободилась. – Она избегала встретиться со мной взглядом. – И вообще, какая разница, где я буду жить? Все равно мы в одном городе, в одном университете, все равно будем видеться каждый день. Алеша, ты ей скажи, чтобы она не расстраивалась. Так правда будет лучше.

– А что за подруги? – спросил я.

– Ты их не знаешь. А может, и встречал на лекциях. Соня Бардина, Бетя Каминская, Варя Александрова, еще кое-кто.

– Алеша, – сказала Вера. – Но ведь правда же это глупо. Мы все-таки свои, близкие люди, а она вдруг пойдет куда-то, к каким-то подругам. А что я маме напишу?

– А ты ей ничего не пиши. Алеша, ну скажи ей, что в этом нет ничего такого.

– Не знаю, – сказал я. – Решайте этот вопрос сами, а я умываю руки.

– Вот видишь, – обрадовалась Лида. – Он умывает руки, а я беру саквояж. Верочка, милая, не сердись, я буду вас навещать каждый день.

– Подожди, – сказал я. – Я тебя провожу.

– Нет, не надо. Саквояж легкий, я донесу сама. – Она поцеловала Веру, чмокнула в щеку меня и выпорхнула за дверь.

Теперь глаза Веры наполнились слезами. Я подошел, обнял ее.

– Ну что ты? – спросил я.

– Лиду жалко.

– Да чего ж тебе ее жалеть? Ей там с подругами будет веселее.

– В том-то и дело, – сказала она. – Ей с нами было плохо. Она с нами чувствовала себя, как чужая.

Что касается меня, то я в Лидином уходе не видел ничего ужасного, тем более что мы продолжали видеться постоянно в университете, в библиотеке, да и у нас она бывала почти ежедневно. В один прекрасный день она привела с собой рослую девицу с озорными глазами и ярким румянцем на пухлых щеках.

– Бардина, – протянула мне руку гостья. – Софья Илларионовна. Некоторые еще зовут меня Тетка. Так что как вам удобнее.

Чувствовала она себя в чужом доме свободно или, может быть, делала вид, что чувствует свободно.

Обошла всю квартиру, обсмотрела все книги.

Впоследствии я заметил, что у большинства нигилистов есть привычка – входя в дом, обсматривать книги. Таким путем они, должно быть, составляют мнение о хозяине.

– Значит, вы здесь вдвоем занимаете три комнаты?

– Вы считаете, что это слишком много? – спросил я.

– Да, немало.

– А вы, что же, всегда ютились в убогих каморках?

– Нет, зачем же. Я ютилась в усадьбе родителей в Тамбовской губернии, а потом и в самом Тамбове в собственном каменном доме в три этажа. Но если сказать вам правду, я не считаю, что имела на это право.

Я попытался свести ее с этой тропы.

– Вы учитесь тоже на медицинском?

– Нет, я учусь на агрономическом.

– Вы хотите быть агрономом?

– Пожалуй, что нет.

– А почему же вы тогда выбрали именно агрономический?

– По глупости. Видите ли, я рассчитывала стать агрономом, чтобы помогать крестьянам грамотно вести земледелие.

– А теперь вы решили, что им помогать не нужно?

– Нет, почему же. Но всякая там агрономия и медицина – это только мелкие меры, в то время когда надо всю жизнь перевернуть.

– И вы думаете, что именно вы это и сделаете?

– Ну почему же так уж прямо и я! Таких, как я, многие тысячи. И если мы все поменьше будем вести либеральные разговоры, а соединим свои усилия…