Владимир Войнович - Деревянное яблоко свободы

– Господа, зачем же так волноваться?

– Долой!

– Вы же воспитанные люди!

– К черту!

Какой-то студент подбегает к министру и дает ему такую оплеуху, что ее слышно, несмотря на шум, всему залу. Щека министра багровеет. На мгновение зал стихает. Из толпы возникает лицо Желябова:

– Быстро расходимся по одному, – кидает он, проталкиваясь к выходу.

Вера спешит. До дома уже недалеко. А там жаркий камин (уж Исаев наверняка позаботился). Хорошо сесть к огню, вытянуть ноги…

Навстречу идет господин. Дорогая енотовая шуба, трость… Какая знакомая походка. Боже мой, неужели?

– Вера! – господин кидается к ней.

Нет, нет, они незнакомы. Вера спешит дальше. Господин – за ней. Вера ускоряет шаг, он тоже. Тяжело ему небось в енотовой шубе.

– Вера, ну остановись, ну я тебя прошу. Хоть на минутку. Ведь это же ты.

Вся нелепость положения в том, что признаваться вроде бы нельзя, а не признаться глупо. Она замедляет шаг.

– Допустим, я. Ну и что?

– Ничего. – Господин в шубе торопится все высказать. – Я просто очень рад. Я был уверен, что обязательно тебя где-нибудь встречу. И вот… Ты очень спешишь?

– Очень. – Но в голосе ее уже сквозит неуверенность. Все-таки господин в енотовой шубе ей не совсем чужой, в некотором роде родственник, хоть и бывший. А он уже уловил ее неуверенность.

– Да зайдем хоть на минутку в какой-нибудь трактирчик, чайку попьем, согреемся…

– Ну что ж, – решается она. – Зайдем.

В трактире Алексей Викторович спросил отдельную комнату, велел подать чаю, вина, конфет и китайских орешков.

– Ты их когда-то любила, – улыбнулся он Вере.

– Разве? – Она такого не помнила.

Сидели не раздеваясь. Алексей Викторович предложил ей снять пальто, она отказалась. Надо согреться.

– Здесь жарко, – сказал он.

– Ничего. Пар костей не ломит. – Пальтишко на ней неважное, под ним платье из сатина – уж лучше не раздеваться.

– Как угодно, – согласился Алексей Викторович.

Он шубу тоже снимать не стал, только расстегнул верхние пуговицы, а шапку положил на свободный стул.

– О чем же мы говорили? Да. Так вот. Думаю перебраться в Петербург. Казань, конечно, город большой, но все же провинция. А тут мне обещали место в министерстве юстиции. Кроме того, девочек пора учить. Да, я тебе не сказал, что женился. Со своей женой я еще до тебя был знаком. Впрочем, ты ее, может быть, помнишь, Лиза, дочка Ивана Пантелеевича.

– Как же, – усмехнулась Вера.

– Лиза – верная жена и преданный друг. – Алексей Викторович сделал вид, что не заметил иронической усмешки. – У нее жизнь тоже… – Он поморщился, подумав, что, наверное, зря сказал слово «тоже»… – сложилась не совсем удачно. Вышла замуж за офицера, он погиб во время турецкой кампании, осталась с дочкой… Мы снова встретились. Теперь у нас есть общая дочь. Вот… – Он вынул из бумажника фотографию и протянул Вере.

На карточке были изображены Алексей Викторович, две девочки и полная дама в мехах. Эта расплывшаяся дама мало напоминала ту затянутую девицу, которую Вера видела на балу в Казани.

– Между прочим, дочку я назвал Верой, – сказал Алексей Викторович, пряча карточку.

– И Лиззи, – Вера нарочно произнесла это имя на английский манер, – не была против?

– Нет, – сказал Алексей Викторович. – Она все понимает.

В комнате было жарко натоплено, и клонило в сон. Алексей Викторович говорил тихим печальным голосом.

– Маленькой Верочке нет еще трех годиков, но она очень способная и смешная.

Он вместе с Лизой побывал в Англии и полюбил все английское. В казанском высшем свете теперь его зовут англоманом, забавно, но он не против. Живет он неплохо. И жалованье, и доход с двух имений (кстати, Иван Пантелеевич умер в прошлом году), но начальство затирает. До сих пор не могут забыть дело Анощенко. В провинции такие вещи долго не забывают. Вот и еще одна причина, по которой ему хочется перебраться в Петербург.

Вера смотрела на него и думала: «Неужели этот маленький робкий чиновник был когда-то моим мужем, с которым мы говорили о Писареве и Чернышевском, с которым мечтали поселиться в деревне и устроить бесплатную больницу для бедных? Дорогая шуба, перстень с изумрудом, лицо сытое, но до чего же он при всем этом жалок! Куда делись все те возвышенные представления о жизни и благородные намерения, которые были – ведь были! – в молодом человеке». И ей было жалко до слез, что этот человек сам, своими руками погубил вес лучшее, что в нем когда-то было.

Алексей Викторович рассказывал, а сам все поглядывал на Веру и думал: «Боже мой, как она плохо одета! Ботики худые (должно быть, промокают), пальтишко потертое, холодное. И все это ради каких-то несбыточных фантазий. А ведь могла бы жить в полном достатке, иметь свою семью, детей, бывать в свете».

– Кстати, я не спрашиваю, чем ты занимаешься, это дело твое. Но меня вызывали в жандармское управление, приезжал из Петербурга некий господин Судейкин, интересовался, не знаю ли я чего-нибудь о твоем местопребывании.

– И что же ты ему ответил? – спросила Вера.

– Я ответил, не знаю, что и соответствовало действительности. Впрочем, если б и знал…

– Не донес бы, – сказала Вера. Алексей Викторович побагровел.

– Вера, – упрекнул он, – как тебе не стыдно?

Теперь покраснела Вера:

– Извини. Я неудачно пошутила. Однако мне пора.

– Вера, – сказал Алексей Викторович, волнуясь. – Я понимаю, что я для тебя чужой человек, но все же… то, что между нами было, обязывает меня… короче говоря, если ты в чем-нибудь нуждаешься… в жизни все может быть… я, будучи обеспечен…

– Ты хочешь предложить мне денег? – улыбнулась она. – Спасибо, Алеша, я ни в чем не нуждаюсь.

Спустились вниз. Алексей Викторович расплатился.

– Ну вот и повидались, – сказала Вера на улице.

– Неужели мы больше никогда не увидимся? – спросил он.

– Вряд ли, – сказала она. – Впрочем, ты где остановился?

– На Малой Садовой, дом Менгдена.

Она вздрогнула и переспросила:

– Где?

– В доме Менгдена, – повторил он. – А что? Ты знаешь этот дом?

В доме Менгдена, в доме Менгдена… Если произойдет то, что задумано… Сказать ему, чтобы он оттуда съехал? Но это наведет его на разные ненужные размышления… Но если с ним что-то случится, сможет ли она себе простить?.. И все же нет, она не может рисковать делом. Она не щадит ради этого дела себя, не щадит своих товарищей, не имеет права щадить и других.

– Нет, не знаю, – сказала она. – Прощай, Алеша.

И без лишних церемоний повернулась, пошла не оглядываясь своей торопливой походкой. А господин в енотовой шубе стоял, глядя ей вслед, и вспоминался ему чужой город, маленькая группка воздушных созданий, которые шли, распевая тонкими голосами: «Вперед без страха и сомненья…»