Алексей Иванов - Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор

— Искал, что ль, чего? — насмешливо спросил Матвей, когда Калина вернулся. — Вогулов тайных?

— Это, княжич, знаменитое поле Чулмандор, — пояснил Калина. — Здесь два с половиной века назад пермяки и вогулы разбили татар.

Калина протянул Матвею ладонь, на которой лежали позеленевшие наконечники стрел.

— Медные, — презрительно сказал Матвей.

— Тогда железа мало делали. Железные стрелы только у татар были, а у наших — медь да кость. Однако ж победили.

Матвей окинул взглядом пустынное поле, тихо зарастающее молодой травой.

— Для нас Чулмандор все равно что Куликово поле для Москвы.

— А велика ли у татар сила была? — заинтересовавшись, уважительно спросил Матвей.

— Велика. Говорят, тридцать туменов.

— Тридцать татарских туменов всю вселенную завоюют, — не поверил Матвей.

— Татары конные в степи сильны. А сюда они на лодках против реки шли. На тюрени-то с шибасами много коней не возьмешь. А пеший татарин валок… Вон там пермяки стояли, — Калина махнул рукой вверх по течению. — Татары на них кинулись. А им в бок ударили вогулы, что прятались на пармах. Почти все татары и полегли, мало кто ушел. Эти вот бугры, что здесь повсюду, — скудельни татарские. Я еще помню, что валялись здесь и порубленные татарские лодки — из травы торчали черные носы и ребра, а сквозь днища деревца проросли. Теперь уж те деревца вон какие…

— Почему ж тогда пермяки татарам харадж давали?

— Народ силен единством. Через двадцать лет после Чулмандора пришел к нам хан Беркай. Он вогульских хаканов подкупил, и вогулы от общего дела откололись. Пермякам же в одиночку было не справиться. Пришлось покориться. Но татары рвались к Последнему морю. Они побоялись навешивать на людей Каменных гор ясак, чтобы не оставить у себя за спиной врагов. Поэтому обложили пермяков данью союзников, легкой данью — хараджем. Ну и клятву верности взяли.

— А я их клятву порушил и хараджа велел не платить. А кто понесет харадж — тому велел руку рубить.

— Не по летам ты крут, — неприязненно заметил Калина.

— Как того дело требовало, так и поступил.

— Легко тебе дохлую собаку пинать. И в ребра ее, и в зубы…

— Ты это о чем?

— О том, что давно уж Золотая Орда на куски развалилась, и ханства нынешние не чета Чингизову. Пермяки с татарами за два столетия крепко срослись. Их харадж уж и не дань, а так, знак уважения. От татар добра не меньше, чем горя. Как, впрочем, и от Руси. Ничего не поделаешь — соседи, и живем по-соседски: и рубахи друг на друге пластаем, и пожар вместе гасим.

— Ну-у, заныл, — недовольно сказал Матвей.

Калина бессильно махнул рукой.

— А почему ж пермяки-то с татарами именно тут сошлись? — не унимался настырный княжич. — Поближе к Чердыни места не нашлось?

— На Чулмандоре сходятся все дороги, что ведут к татарам. Из Перми Великой, с верхней Камы, с Колвы, Вишеры, Иньвы и Обвы. Из Югры — другие древние пути: через Басеги на Усьву, Лебединую Воду, через верховья Чусовой или со средины по Серебряной реке, или по Сылве мимо Ибыра. По своим дорогам пермяки вогулов не захотели пропускать, вероломства побоялись.

— Ладно, Калина, хорош лясы точить, — вдруг оборвал разговор Матвей. — Пора за дело браться, дрова-то прогорели…

В темноте Калина решил еще раз пройтись по травам Чулмандора. Чулмандор неудержимо манил его, Чулмандор — поле былой славы, развеявшейся в веках без следа. Только кузнечики стрекотали так же звонко, неподвластные времени. Калина вспоминал — и то, что было с ним, и то, чего он никогда не видел, но знал так ярко и остро, словно бы сам пережил. Он вдруг остановился и резко оглянулся — почудился в темноте чей-то призрак, знакомая тень… Чусовская вогулка, много лет назад нашедшая его на Балбанкаре и лечившая в своей избушке где-то здесь, неподалеку, красавица ведьма Солэ — это будто бы она мелькнула где-то на краю зрения. Но Калина напрасно всматривался во тьму — не было никого. Только память, луна и Чусовая.

Калина вернулся и залез под шкуру рядом с Матвеем.

Он проснулся на рассвете как от толчка, поднял голову. По розовой от восхода воде заводи плыли два сиреневых лебедя. На берегу на коленях стоял Матвей и натягивал лук.

Калина успел ударить мальчишку по руке. Стрела, взбурлив, ушла под кувшинки. Калина вырвал лук у княжича и рявкнул:

— Чужое оружие брать не смей!

— Не боись, не сломаю, — смело ответил Матвей, поднимаясь с колен и глядя Калине в глаза.

— А лебедь — птица священная.

— У язычников.

— А язычников ты уважить не можешь, да?

— Кто они и кто я?

— Не буду я с тобой собачиться, — сказал Калина. — Только на Чулмандоре теперь не стреляют, понял? Хватит, тут уже настрелялись.

— Ну, поди обратно в луг, поплачь, повздыхай, помечтай, как девка, — бесстрашно предложил Матвей. — Я ж видел, как ты вчера ночью стр-радать бегал.

Калина взглядом смерил княжича с головы до ног.

— Удивляюсь я тебе, — признался он. — На чем ты стоишь? Ни единого ведь корешка нету!

Погода наладилась, сияло солнце, река казалась неподвижной. Пыж бежал легко и быстро, как водомерка. Наконец добрались до устья Сылвы.

— Сылва — мирная река, торговая, — сказал Матвею Калина. — Здесь уж можно не прятаться…

Длинный песчаный мыс с ровным рядом высоких сосен разделял Чусовую и Сылву. За стволами и вершинами мягко искрилась чусовская дорога на восток — в скалы, в хмурые леса. Сылва уводила на полдень — к степям, к холмам, к пологим горам.

— Глянь-ка, вроде вогул стоит, — неуверенно окликнул Калину Матвей.

На мысу под соснами и вправду кто-то был, но разглядеть мешал подлесок. Чудилось, что в пушистых елочках стоит человек в одежде из шкур и пристально следит за проплывающей лодкой. Калина вспомнил свое ночное видение — вогулку Солэ — и подумал, что неспроста эти мысли. Полтора десятка лет о ней не вспоминал — и вдруг подряд дважды мерещится.

На ночлег встали за небольшим святилищем под склоном холма. Здесь на поверхность земля выдавила ручьи — чистые и холодные, — и кумирню соорудили в подкопанном русле старого притока. Святилище не было заброшенным, хотя, видно, и посещали его редко. Калина и Матвей потоптались меж невысоких, потрескавшихся идолов, поискали, чем можно разжиться. Нашли только медное огниво, больше ничего ценного. Старые наконечники стрел, черепки, молельные горшочки в углях, выкладки из костей и черепов, канавы, жертвенные колоды… Святилище сылвенцев не пугало, не отгоняло от себя чужаков. Мирная торговая река ке поклонялась злым богам войны и боли, не принимала в жертву могучих лесных хищников.

А ночью пожаловала ведьма Солэ.

Матвей спал, и Калина задремал возле костерка, который теперь можно было не гасить и не прятать, и вдруг совсем рядом раздался пронзительный волчий вой. Калина вскочил, как подброшенный, сжимая топор, и возле него тотчас оказался Матвей с ножом в руке. Вокруг них, словно по углам, сидели четыре волка. Отблески углей делали их глаза кровавыми.