Алексей Иванов - Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор

Вогулы, остяки, черемисы продавали детей и младенцев, чужеродных вдов, стариков, знающих ремесла. Бывало, кое-кто продавал сам себя: плату отдавал детям и уходил в рабство. Калина знал, что такова жизнь, и ничего здесь не изменить, и все же ему было тяжело, душно, совестно. Ведь живые, все понимающие люди, а не скот, не снулая рыба…

Он подошел к вогулу, продававшему трехлетнюю девочку.

— Зачем отдаешь? — хмуро спросил он по-вогульски.

— Девок много, — задумчиво ответил вогул. — Зачем мне много девок? Мне топоры нужны.

— Не знаешь, продавали или нет русских из Афкуля?

— Почто не знаю? Знаю. Давно стою. Никому девок не нужно. Всем нужны топоры… А русских вчера последних продали.

— Кому? Куда? — вскинулся Калина.

— По-разному. Всех не запомнишь. Многих кондинец Пылай купил, во сколько, — вогул показал растопыренные пальцы.

— А была ли среди них девчонка лет четырнадцати, Машей зовут?

— Этого не знаю. Спроси у Пылая, он еще не уехал. Вон там стоит, за кустами.

Калина побежал к лодке.

— Малость припоздали, — сказал он Матвею, торопливо спихивая лодку на воду. — Многих один вогул купил, может, и твоя у него… Сейчас все выведаем.

Вогула Калина отыскал быстро. Теперь Матвей пошел с ним — до берега было рукой подать, лодка на глазах. Пылай сидел у костра и курил, а за его спиной работники навьючивали потки на оленей. Невольников вокруг, кажется, не было.

— Салия, Пылай, — сказал Калина, присаживаясь. Он теперь стал говорить по-русски, чтобы Матвей понял. — Ты ли купил русских ясырей из Афкуля?

— Я, — спокойно кивнул кондинец.

— Была ли среди них девчонка лет четырнадцати, Машей зовут?

— С поротым задом?

— Она, — мрачно кивнул Матвей.

— Была. Купил ее.

— И где же сейчас твои ясыри?

— Еще вчера с аргишем пешими отправил, — пояснил вогул. — Догоню. У меня быстрые олени.

— Послушай, Пылай, — подступился Калина. — Продай мне эту девчонку. Гляди, что плачу. — Калина выволок из-под рубахи тамгу.

Пылай даже открыл рот, увидев ее.

— Это очень высокая цена, — уважительно сказал он. — Девчонка того не стоит. Кан Асыка даст за тамгу целый гурт — нет, три гурта!

— Забирай тамгу себе, а девчонка — наша.

Матвей уже ликовал. Кондинец задумчиво пососал тростину, выпустил облако дыма.

— Нет, — сказал он. — Меня мой кан за рабами посылал, а не за тамгой. Я рабов и приведу. Кану рабы нужны, а не тамга.

— Так ведь ты на эту тамгу вдвое больше рабов купишь, чем уже есть! — убеждал Калина.

— Я уже купил, сколько нужно, — ответил вогул.

— Ну, как ты не понимаешь!.. — Калина начал горячиться. — Тамга ведь дороже! Прибытка больше! Ты не десять, а двадцать рабов купишь!

— Зачем мне дважды делать одну и ту же работу?

Калина растерялся, не зная, чем прошибить этого тугодума.

— Нет, ты меня не понял, Пылай, — начал растолковывать он. — Я отдам тебе тамгу, за которую ты купишь три гурта оленей. А ты за это отдашь мне девчонку.

— Я понял тебя, роччиз. Но зачем мне тамга, даже такая ценная? Меня ведь послали за рабами. Когда я иду рыбачить, мне нужен крючок, а не полоз от нарты. Когда я иду на охоту, мне нужна собака, а не ведро.

— И я понял тебя, — сдался Калина. — Но послушай… Нам очень нужна эта девчонка!

— Она твоя дочь?

— Нет.

— Его невеста? — вогул указал на Матвея.

— Тоже нет.

— Тогда она вам не нужна.

— Не тебе судить! — крикнул Матвей.

— Он, — Калина тоже указал на Матвея, — он обещал ее выкупить. Это его долг.

— Долги надо отдавать, — согласился кондинец. — Но боги судьбы мудрее даже памов, не только нас, простых людей. Иногда они заставляют человека сделать долги, которые он отдает всю жизнь, но так и не может отдать. Эти долги держат человека в жизни, не дают умереть, ведь человек умирает, когда отдает все долги. Пусть мальчик не отдаст своего долга. Ты ведь поймешь меня, как мужчина мужчину. Неотданный долг сделает мужчиной и этого мальчика.

— Не учи меня! — злобно закричал Матвей, вскакивая.

— Ты меня обидел во второй раз, — с сожалением сказал вогул. — Я больше не хочу с вами разговаривать.

Пылай поднялся и пошел к оленям. Калина хотел пойти за ним, но работники Пылая недвусмысленно заслонили собой хозяина.

Калина и Матвей растерянно смотрели, как уходят олени вогулов.

— Надо нагнать их в лесу и отбить Машку! — сипло сказал Матвей, еле сдерживая жгучие слезы ненависти.

— Не справимся, — тихо ответил Калина и, помолчав, добавил: — Пропала твоя Машка.

Матвей вдруг побежал к реке, сел в лодку и повернулся спиной.

— Поплыли домой! — заорал он так, что и вдалеке люди оглянулись.

Калина подошел к лодке, яростно столкнул ее на глубину и прыгнул на свое место.

— Греби живей!

— Не ори! — заорал и Калина. — Я тебе не возчик, князь ты драный!

Он зачерпнул веслом воды и плеснул в Матвея. Тот сидел согнувшись, спрятав лицо в коленях — плакал от бессилья.

— Не лез бы в Покче в князья, так и не угнали бы твою Машку на Конду! — продолжал кричать Калина, не в силах остановиться. Терпение его, вроде бы до этого безграничное и нерушимое, внезапно лопнуло, и на Матвея хлынул весь гнев, что копился в душе Калины. — Пусть теперь твоя Машка считает тебя пустобрехом! Поделом! Тоже мне, победитель выискался! Дорогу до Ибыра одолел, оборотней перебил, сам себе золота накопал!.. А накося выкуси, все зря! Запомни, что и так в жизни бывает! Все сделаешь, чего надо — а не выйдет: не судьба! Правильно тебе вогул сказал: может, после этого мужчиной станешь! А то, вишь ты, отец ему не угодил, неудачник!.. Да отец твой во сто раз больше терял, а ему еще вся Пермь поклонится! А на тебя и плевка жалко!..

Матвей плакал, не отзывался.

В конце лета они вернулись в Чердынь. Княжич, не простившись с Калиной, отправился в Покчу, а Калина развернулся в другую сторону — к Нифонту.

Матвей явился к отцу только поздней осенью. Он вытянулся, побледнел, а во взгляде его появилась та же темная сила, что и во взгляде князя Михаила.

— Отец, — сказал он. — Прости меня… Иди, княжь, тебя люди зовут. Нет княжества без князя… Иди, княжь.

Михаил возвращался — и возвращался князем. Иначе и незачем было возвращаться. Он возвращался в Чердынь — больше было некуда.

Башня сгоревшего острога для жилья не годилась, и Михаил вместе с Аннушкой поселился до следующей весны в монастыре. Настоятель Дионисий сам предложил ему жить у себя, а не христарадничать по домам. И это было знаком того, что Михаила по-прежнему считают князем.

Михаил крепко переменился со времен похода московитов. Иван Васильевич и Федор Пестрый ничему его не научили, потому что не было в них духовного превосходства, но научила судьба. И еще научил Нифонт, у которого судьбы не стало. Он научил Михаила жить на своей земле и идти к своей правде через все препятствия. Эта правда — если, конечно, до нее дойдешь — и оправдает насилие.