Колин Маккалоу - По воле судьбы

— Позор! — сказал позже Цицерон своей жене Теренции. — Я искренне надеюсь, что Магн пресечет безобразия.

— Уверена, что пресечет, — рассеянно отозвалась Теренция, явно думавшая о чем-то другом. — Марк, Туллия наконец-то решилась. Она начинает бракоразводный процесс.

— О боги! Ну почему все должно валиться в одну кучу? Я даже и помыслить не могу о переговорах с Нероном, пока не закончится суд! А приступить к ним необходимо, и срочно. Я слышал, что он подумывает жениться на ком-то из выводка Клавдия Пульхра.

— Давай решать проблемы по очереди, — подозрительно миролюбиво сказала Теренция. — Вряд ли Туллию можно будет убедить выскочить замуж сразу же после развода. К тому же не думаю, что Нерон ей по нраву.

Цицерон рассвирепел.

— Она будет делать то, что ей скажут! — отрезал он.

— Она поступит так, как захочет! — прорычала Теренция, вмиг растеряв все свое миролюбие. — Ей уже двадцать пять, а не восемнадцать лет, Цицерон. Тебе не удастся толкнуть ее на новый брак без любви в угоду своим амбициям и дальнейшей карьере!

— Мне надо написать речь в защиту Милона! — заявил Цицерон и отправился в кабинет, так и не пообедав.

Вообще-то Цицерон, превосходный юрист-профессионал, обычно не тратил много времени на подготовку к очередному процессу. Но речь в защиту Милона требовала повышенного внимания. Даже в набросках она обещала стать в ряд лучших его речей. Да и как могло быть иначе, ведь остальные защитники подсудимого единодушно отказались от выступлений в пользу прославленного оратора. Поэтому вся ответственность за благополучный исход дела теперь целиком лежала на нем. Он должен был убедить жюри склониться к вердикту ABSOLVO. И Цицерон с удовольствием корпел над бумагами до позднего вечера, торопливо хватая с принесенного слугами блюда оливки, яйца и фаршированные огурцы. После чего отправился спать, удовлетворенный хорошей работой.

На следующее утро, придя на Форум, он увидел, что Помпей весьма эффективно справился с ситуацией. Место слушания оцепили солдаты, вдоль оцепления прохаживались патрульные, а задир и буянов не было видно нигде. Замечательно! Цицерон ощутил немалое облегчение. Теперь заседание пойдет как по маслу. Посмотрим, как Марк Марцелл выбьет Сколу из колеи!

Если Марку Марцеллу это и не совсем удалось, то запутал он Сколу изрядно. Свидетелей слушали и рьяно допрашивали три дня кряду. На четвертый день они дали письменные показания, клятвенно подтвердив их правдивость. Затем началась процедура отбора восьмидесяти одного кандидата в присяжные из сенаторов, всадников и tribuni aerarii. Со стороны защиты в жеребьевку включен был и Марк Порций Катон.

Все эти дни Цицерона грела мысль о подготовленной им речи. Редко он выдавал что-либо лучшее. Да и коллеги нечасто уступали ему свое время. Каждому, несомненно, хотелось блеснуть перед публикой, и тем не менее говорить будет лишь он. Обвинение займет часа два, потом три часа уйдет на защиту. Целых три часа! На такое никто не способен! Цицерон предчувствовал свой триумф.

Путь домой для такого известного консуляра, как он, всегда был своего рода парадом. Цицерона сопровождали клиенты, поклонники и почитатели. Все гадали, что же он скажет завтра, гомонили, хихикали и заносили его замечания на восковые таблички, а сам Цицерон разглагольствовал, смеялся, острил. Ситуация, малоподходящая для передачи чего-либо личного. Но когда Цицерон, слегка задыхаясь, стал подниматься по лестнице Весталок, кто-то быстро прошел мимо него и сунул ему в руку записку. Как странно! Почему он не прочитал ее там же, на месте, он не мог бы сказать. Что его удержало? Предчувствие, не иначе.

Только оказавшись в своем кабинете, Цицерон внимательно ознакомился с сообщением и сел, наморщив лоб. Записка была от Помпея — тот предлагал этим же вечером явиться к нему на виллу на Марсовом поле. И без сопровождения, будь уж так добр. Вошел управляющий, сообщил, что обед готов. Цицерон поел в одиночестве, ничуть не жалея, что Теренция не захотела составить ему компанию. Что за секретность? Чего хочет Помпей?

Утолив голод, Цицерон спешно и кратчайшим путем направился к Марсову полю. Он спустился к Бычьему форуму и прошел к цирку Фламиния, за которым находились театр Помпея с колоннадой в сотню колонн, помещение для заседаний Сената и, наконец, сама вилла, которую (Цицерон усмехнулся) он однажды сравнил с утлым яликом, притулившимся к яхте. И это действительно так. Не то чтобы вилла была такая уж крошечная, просто театр подавлял ее своими размерами.

Помпей был один, он радостно поздоровался с Цицероном и налил ему в чашу отличного белого вина, разбавив его кристально чистой родниковой водой.

— Ты готов к завтрашнему сражению? — спросил великий человек, повернувшись на ложе так, чтобы хорошо видеть гостя, сидевшего в отдалении.

— Как никогда прежде, Магн. Великолепная речь!

— Гарантируешь, что Милона оправдают?

— Я приложу все силы для этого.

— Понятно.

Некоторое время Помпей молчал, оглядывая через голову посетителя золотую гроздь винограда, подаренную ему евреем Аристобулом. Потом пристально посмотрел Цицерону в глаза и сказал:

— Я не хочу, чтобы ты произносил эту речь.

У Цицерона отвисла челюсть.

— Что? — глупо спросил он.

— Я не хочу, чтобы ты произносил эту речь.

— Но… но… я обязан! Мне отвели на нее три часа!

Помпей встал, прошел к большой двустворчатой двери, ведущей в сад перистиля. Дверь из литой бронзы была обшита великолепными резными панелями со сценами, изображавшими битву между лапифами и кентаврами. Конечно, скопированными с Парфенона, с его мраморных барельефов.

Глядя на лапифов, Помпей объявил в третий раз:

— Я не хочу, чтобы ты произносил эту речь, Марк.

— Почему?

— Если она оправдает Милона, — сказал, глядя на кентавра, Помпей.

Щеки Цицерона стало покалывать, по спине потекли струйки пота. Он облизал губы.

— Я был бы благодарен за объяснения, Магн, — произнес он со всем достоинством, на какое только был способен в столь неприятный момент, и сжал кулаки, чтобы скрыть дрожь в руках.

— Я полагал, это очевидно, — небрежно сказал Помпей, обращаясь к окровавленному крупу кентавра. — Если Милона оправдают, для половины Рима он станет героем. Это значит, что в следующем году его выберут консулом. А я больше не нравлюсь Милону. И через три года, когда я сложу с себя губернаторские полномочия, он непременно обвинит меня в чем-нибудь, как уважаемый и обладающий большим влиянием консуляр. Я не хочу, подобно Цезарю, всю оставшуюся жизнь прятаться от злонамеренно сфабрикованных обвинений во всем подряд, от измены до вымогательства. С другой стороны, если Милона осудят, он уедет в ссылку без права возвращения. А я буду в безопасности. Вот почему.