Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2

*Туг – бунчук, обычно из хвостов тибетских яков, – знак высших начальников в Орде. Количество хвостов отвечало их происхождению и рангу. Три хвоста указывали на принадлежность к роду Чингиса.

– Подумай, чадо мое, – промолвил несколько задетый митрополит, – к месту ли будет ньше хану когти казать? Я в том пользы не вижу. К тому же не знаем мы, с чем посол-то прислан. И может, для нас же лучше будет, коли мы о той без промедления сведаем.

– С чем он прислан – отгадать немудрено: сам знаешь, отче, боле двух годов мы хану Азизу дани не посылали. Тем паче не надо бы ханского посла зря злить.

– А какая в том беда? Все одно больше положенного он не спросит, а что положено – хоть так, хоть эдак отдавать надобно. Да я его долго томить не ставу, а и умалять себя перед погаными тоже не хочу! Нешто ордынские ханы наших послов сразу принимают?

Владыка вздохнул, но спорить больше не стал. Он хорошо понимал, откуда все это у Дмитрия: будучи наставником юного князя, он сам воспитывал в нем с малых лет неустрашимого воина, учил не гнуть спины перед ханами, последовательно и настойчиво готовить его для решительной борьбы с Ордой. То, что он теперь слышал от Дмитрия, было следствием его собственных наставлении и в глубине души его даже радовало. И потому он только сказал:

– Ну, гляди сам… Ты государь, твоя, стало быть, и воля.

Прошло несколько дней. Ханский посол терпеливо ожидал приема и никаких признаков гнева или неудовольствия не обнаруживал. Его часто видели разъезжающим по Москве на великолепном арабском жеребце, в сопровождении двух или трех нукеров, почтительно державшихся немного позади. Он с любопытством поглядывал вокруг, иногда придерживал коня у иных боярских хором, изукрашенных особенно искусной резьбой, издали долго смотрел на дворец великого князя, увенчанный златоверхим теремом и являвшийся замечательным образцом деревянного зодчества. Но к новым укреплениям близко не подъезжал и, казалось, даже не глядел в их сторону, хотя ему, как послу великого хана, никаких препятствий в том не чинили.

Держался он с достоинством, по без надменности, – не так, как обычно держали себя на Руси ханские послы. В беседы ни с кем не вступал, лишь изредка перекидывался со своими спутниками короткими фразами по-татарски. Однажды зашел в лавку искуснейшего московского бронника Ивашки Чагая, выбрал наилучший тончайшей работы юшман, по-русски спросил – сколько стоит, и заплатил сполна, не торгуясь, хотя Ивашка и заломил с него цену вдвое большую против обычной.

* Бронник – мастер, изготовляющий защитные доспехи.

Вечерами, – говорили слуги Посольского двора, – иной раз сидел он подолгу у горящего светца и писал что-то в небольшую тетрадь, которую хранил в зеленой сафьяновой сумке, расшитой золотою битью.

Обо всем этом тотчас докладывали Дмитрию. Если бы татарин вел себя вызывающе и чем-либо проявлял свое нетерпение, молодой государь, в котором много еще оставалось неизжитого юношеского задору, вероятно, заставил бы его ожидать дольше. Но скромное поведение посла его обезоруживало, и вечером четвертого дня он, через окольничего Кутузова, объявил Карач-мурзе, что назавтра его примет.

Не сомневаясь в том, что посол приехал требовать уплаты дани, Дмитрий прикинул в уме – чем можно укрепить ханское терпение, а одновременно и ослабить опасность, всегда грозившую Москве со стороны Орды. Раньше, у его предшественников был для этого только один путь: выражение полной покорности и беспрекословное повиновение. Теперь же, когда Орду раздирали внутренние неурядицы и у хана не было прежней уверенности в несокрушимой силе своего оружия, – несравненно правильнее было показать ему свою растущую мощь.

«Силу мою его посол уже видел, – думал Дмитрий, – Небось втайне все глаза обмозолил о наши новые стены! Пусть теперь поглядит да расскажет своему хану, как русский государь живет и как ему служат». И он решил поразить Карач-мурзу внушительностью своего приема.

Чтобы посол не подумал, что ему устраивают особо торжественную встречу, никакого воинского наряда в тот день ко дворцу поставлено не было: лишь, как обычно, стояли у крыльца два парных стража в красных кафтанах и с копьями в руках, да два другие – с саблями наголо, у дверей Думной палаты, где был назначен прием.

Эта палата представляла собой просторный, почти квадратный зал, с четырьмя резными деревянными колоннами посредине и с рядом высоких стрельчатых окон, выходящих на площадь. Его стены, сверху донизу, были облицованы большими четырехугольными щитами из мореного дуба, изукрашенными по краям вычурной резьбой, а местами закрыты драгоценными тканями и узорчатыми бухарскими коврами, поверх которых было развешано всевозможное оружие. Выше человеческого роста, в середине каждого щита висело золотое или серебряное блюдо тонкой чеканной работы. Внизу, вдоль стен, тянулся ряд широких, покрытых коврами скамей, на которых разместилось человек сорок московских бояр, все в богатых, шитых золотом и жемчугом ферезеях, надетых поверх шелковых либо легких, заморского сукна кафтанов.

*Юшман – древнерусский защитный доспех, состоящий из стальных колец, – комбинация кольчуги с бартерном.

**Бить – расплющенная тонкая металлическая проволока.

Прямо против входа, под большим образом святого Георгия Победоносца, в усыпанном драгоценными камнями окладе, – на невысоком, крытом парчой помосте, стоял резной деревянный трон с полукруглой спинкой и подлокотниками выложенными золотом и слоновой костью. На троне сидел Дмитрий Иванович, великий князь Московский и всея Руси, в сверкающем самоцветами парадном облачении, в бармах и отороченной собольим мехом Мономаховой шапке; украшенной крупными голубыми бриллиантами и увенчанной золотым крестом.

Лицо Дмитрия, которому он тщетно силился придать величие и каменную неподвижность, было зло и нахмурено. В этом неудобном, тяжелом облачении ему было нестерпимо жарко, тело чесалось, пот выступал на лбу крупными каплями, противной щекочущей стрункой сбегал по спине, между лопаток.

Справа от него в деревянном кресле, очень похожей на трон, но без золотых украшений и без подножки, – сидел в черной шелковой рясе и в белом клобуке митре полит Алексей, а слева, в таком же кресле, Серпуховские князь Владимир Андреевич, в расшитом золотом белом атласном кафтане.

Позади этой группы, охватывая ее полумесяцем, неподвижно стояло двенадцать воинов-великанов, один к одному, как родные братья, – все в одинаковых стальных кольчугах с посеребренными зерцалами и в шлемах-шишаках, опоясанные тяжелыми богатырскими мечами. Сбоку, шагах в пяти от кресла митрополита, стоял, одетый в черное, молодой еще человек, – княжеский толмач Ачкасов.