Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 2

– Ну, что? – спросил последний. – Говорил ты с Дмитреем Ивановичем?

– Говорил, – ответил Гавша.

– Почто же до сей поры ко мне носа не кажешь? Нешто не знаешь, что я ожидаю его ответа?

– Знаю… Только мало тебе будет радости в его ответе.

– Что же сказал он?

– Сказал, что ежели хочешь сразу отсель выйти, – целуй крест ему, великому князю Московскому и всея Руси, и после того с ханским послом хоть до самой смерти не разлучайся. А нет, – так сиди и жди. Коли будешь надобен, тебя позовут.

– А, так! Ин, ладно, поглядим! От ханского посла он меня все одно не укроет! Разве что уморит, как родичи его моего отца и деда уморили! Он, часом, тебе не велел еще подсыпать мне зелья в вино либо во щи?

– Бога побойся, княже, – перекрестился боярин, – нешто Дмитрей Иванович таков?

– А каким ему быть? От худого семени не жди доброго племени! Али душегуб и разбойник Калита не родной ему дед?

– За деда внук не ответчик. А Дмитрей Иванович не таков, – сказал Гавша, начиная помаленьку наливаться кровью. – И коли молвить истину, не зря он тебя ныне мурыжит, у него только и думки – как бы Русь из татарского ярма вызволить, а ты у него на загривке как чирей сел!

– Он вызволит, как же! Дадут белке орехов, когда зубов не станет! – кричал Михаила Александрович. – Досе Москва лишь Орду от Руси вызволяла, а не Русь от Орды! Али забыл, как она с татарами нашу Тверь усмиряла и жгла, когда мы поднялись против Щелкана? А потом и Смоленск, за то, что хотел отложиться от Орды? Теперь же я вашему князьку крест целуй! Почто он мне не поцелует, коли он такой уж о Руси печальник? Я без обману хочу Русь от татарского гнета спасти!

– Эх, княже! Что промеж ваших дедов деялось, то давно осталось позади. Видать, все там были хороши! А ныне я тебе вот что скажу: коли бы в той сваре верх взял ваш Тверской род, – днесь надлежало бы нам всем под твою руку идти, а не под Дмитрея. Но поелику возвысилась Москва и она сейчас всех сильнее, – на нее уповает весь русский люд, а не на вашу культяпую Тверь, что на Ольгердовых костылях где-то позади волокется! Ты вот человек вельми ученый, но, видать, учение тебе впрок не пошло, ежели ты этого не разумеешь, – в сердцах добавил боярин и вышел из горницы, хлопнув дверью.

*Зелье – отрава, яд.

*Щелканом звали на Руси Чол-хана, татарского наместника в Твери, убитого в 1327 г. восставшими тверичами.

В тот самый вечер, когда в хоромах боярина Гавши Кобылина происходили эти события, – в Чудовом монастыре митрополит Алексей беседовал с Карач-мурзой. И потому на следующий день дело приняло новый и совершенно неожиданный для князя Михаилы оборот.

Утром, когда владыка рассказал Дмитрию Ивановичу о том, что ему удалось склонить на свою сторону Карач-мурзу, который обещал говорить с Тверским князем, – Дмитрий, в свою очередь, поведал святителю, что Михаила Александрович узнал о приезде посла и домогается свидания с ним.

– Ну, и что ты ему велел ответить, княже? – спросил митрополит.

– Велел ответить, что ежели крест мне поцелует, – волен говорить с кем хочет. А инако пусть ждет моего решения.

– Мыслю я так, – промолвил святитель после небольшого раздумья. – Надобно теперь сказать, что коли он хочет говорить с ханским послом, ты ему в том не препятствуешь. Так будет для нас лучше. Ежели Карач-мурза сам его позовет, – Михаила беспременно станет похваляться, что вот, мол, Московский князь той встречи допустить не хотел, да пришлось ему пойти на попятный. Есть и другое: эдак он не сможет говорить, что Карач-мурза заставил его крест целовать по нашему наущению. Посол его не звал, – сам он навязался на разговор с ним.

– Истина, отче, так оно лучше будет, – согласился Дмитрий.

– Стало быть, на том порешим. Я сей же час упрежу обо всем мурзу. Чай, и он таким поворотом останется доволен: ему будет куда ловчее, ежели не он, а сам Михаила о тез делах речь заведет. А ты после полдника пошли сказать Тверскому князю, что к ханскому послу путь для него открыт.

Получив от великого князя новые распоряжения, Гавша Андреевич немедля отправился к своему узнику.

– Бывай здоров, княже, – сказал он, входя в горницу и перекрестившись на образа. – Ну, как? Все еще серчаешь на Дмитрея Ивановича за вчерашнее?

– Провалились бы вы оба в преисподнюю али еще куда подалее, – не громко, но прочувственно ответил князь Михайла, поворачиваясь к боярину спиной и тем показывая, что вступать в разговор не намерен.

– Вот Богу-то и видать, кто из вас двоих сердцем чище! Ты ему провалиться сулишь, а он мне повелел: скажи, мол, князю Михаиле Александровичу, что коли желает говорить с ханским послом, я ему в том не помеха. Пускай идет хоть сегодня и беседует с татарином, о чем ему надобно.

Князь Михаила был этим известием изрядно удивлен, но виду не показал. Он снова повернулся к Гавше лицом и, усмехнувшись, промолвил:

– Отколе взялась такая доброта, отгадать не трудно: не иначе как сам посол захотел меня повидать и дознаться правды, – вот князек-то ваш и поджал сразу хвост.

– Ежели бы так было, тебе бы сказали: в такой вот час иди к послу, да и только. А тебе говорят: иди, ежели сам хочешь и когда тебе любо. А коли размыслил, – не ходи. Дмитрей Иванович тебя не неволит.

– Когда же идти-то? – помолчав, спросил князь Михайла.

– А уж это ты сам решай. Коли желаешь, я пошлю человека на Посольский двор, дабы узнал он, когда посол тебя принять схочет. По ответу глядя и пойдешь. Отпустить тебя дозволено одного, без стражи. И такоже сам в обрат воротишься, когда наговоришься с послом.

– А где я толмача возьму? Ослобонили бы хоть на час боярина моего Федора Бибика: он сам ордынского роду и по-татарски знает вельми добро.

– Толмач тебе не занадобится, княже: ханский посол по-нашему чешет, словно бы на Руси родился. Сам слыхал.

– Ну, то еще лучше, – обрадовался Михаила Александрович. – Коли так, боярин, будь ласков, пошли кого-либо на Посольский двор немедля. Пусть твой человек спросит, – не можно ли мне сейчас прийти?

Когда пожилой и невозмутимый нукер ввел князя Михаилу в посольские покои, Карач-мурза, в полосатом шелковом халате и в расшитой золотом тюбетейке, сидел на скамье у стола и, макая гусиное перо в плошку с чернью, что-то писал на лежавшем перед ним листе сероватой бумаги.

И наружность и занятие посла были столь необычны для татарина, что Михаила Александрович в первый миг растерялся и подумал, – не подстроено ли все это Дмитрием? Но быстро сообразил, что будь это так, – ордынца сумели бы сделать более похожим. И потому, отбросив сомнения, он поклонился в меру низко и сказал послу, который в эту минуту поднял голову и глянул на вошедшего:

– Будь здрав на многие годы, почтенный мурза! А я, Михайла, княж-Александров сын и великий князь Тверской, усердный за тебя Богу молельщик.