Михаил Каратеев - Русь и Орда Книга 1

За стол сели все старшие, остальные разместились на боковых лавках, а кто и стоя. Никита, давно понявший, что здесь назревает что-то весьма серьезное, стал, вместе с Софоновым, за спиной Василия, по бокам которого сидели боярин Тютин и воевода Гринев, а прямо напротив, через стол, – князь Андрей Мстиславич.

– Ну, начнем, – сказал Василии, после того как все заняли свои места и архимандрит прочел краткую молитву. – Коли я правильно понял, наиболее всего тебя, Тит Мстиславич, и тебя, Андрей Мстиславич, заботит судьба молодших сынов ваших. Всем ведомо, что, по обычаю, каждый удельный князь сам печется о детях своих и устраивает их, как может, на землях своего княжества. А посему мог бы я вам сказать, что не моя это печаль и не мое дело. Однако думаю и скажу иное: желая быть вам добрым родичем, а такоже блюдя волю деда моего, завещавшего нам жить меж собою дружно и без раздоров, – готов я от себя выделить младший княжичам вашим добрые вотчины, дабы всякий из них володел своим городом. Ивану твоему, Тит Мстяславич, полагаю дать город Серпейск с уездом, а Ивану Звенигородскому – город Кроны. Вотчичи ваши по отцам наследуют Козельск в Звеиигород, стало быть, из возрастных остается Федор Козельский. И его не забуду. Жду, что невдолго будут у меня новые земли, а коли то не сбудется, – дам ему город Лихвин. С тем каждый из сынов ваших будет не простым вотчинником, а князем, как подобает всякому отпрыску высокого рода нашего. Однако же, как разумеется из духовной грамоты князя Мстислава Михайловича, которая для нас всех есть нерушимый закон, – все эти новые Княжества остаются частями единой Карачевской земли, и их князья не выходят из воли общего государя – великого князя Карачевского. Мыслю, что такое решение всем вам будет по сердцу и закрепит промеж нас доброе согласие. А ежели имеются у вас еще какие пожелания, – готов их выслушать.

Можно было ожидать, что беспримерная щедрость Василия вызовет со стороны молодых князей и их отцов поток благодарностей. Однако, вместо них, последовало гробовое молчание. Тит Мстиславич, совершенно уничтоженный царским великодушием преданного им племянника, сидел растерянный и бледный. Но вес глаза были устремлены на него, а среди приближенных Василия все явственнее слышался ропот возмущения. Молчать дальше было невозможно, и князь Тит, с таким чувством, словно бросается в бездонную пропасть, забормотал:

– На добром слове тебе спасибо, Василей Пантелеич. Нам бы, вестимо, лучшего и желать нечего… Только, видишь ты, какое тут дело… Все, брат, по-иному теперь оборачивается. Кабы раньше Я о тебе правильно понимал, не бывать бы этому… Ну, а теперь уже дело сделано, и хоть и сам не рад…

– Какое дело, Тит Мстиславич? – недоуменно спросил Василий. – О чем говоришь ты, Христос с тобой?

– Воля хана Узбека… Сам разумеешь, Василей Пантелеич, супротив его воли не пойдешь…

– При чем здесь хан Узбек? – начиная догадываться, крикнул Василий. – Что за околесицу плетешь ты, Тит Мстиславнч? Сказывай все толком!

– Принеси сюда ярлык, Святослав, – упавшим голосом сказал князь Тит.

Княжич Святослав быстро вышел в соседнюю горницу и сейчас же возвратившись, со злорадной улыбкой положил на стол, перед Василием, развернутый пергамент с ханской тамгой.

*Вотчич – старший сын, наследник.

**Тамга – печать.

Бледный, но сохраняющий полное самообладание Василий внимательно прочел документ с начала до конца, потом встал и с презрением взглянул на сжавшегося в комок козельского князя.

Знал я твое естество, Тит Мстиславич, – медленно чтобы подавать бушевавшее в груди бешенство, сказал он, – но не думал все же, что жадность да зависть доведут тебя до такого… Торг совершил ты важный: и меня, и совесть свою продал татарам, стяжав за то ханскую милость, а заодно и отцово проклятье!

Не бывать тому! – крикнул Никита, становясь рядом с Василием. – Вся земля наша за тебя встанет, Василей Пантелеич! Мы тебя в обиду никому не дадим!

– В том сумнения не имею, – сказал Василий, – но кровью народной не хочу я приправлять кашу, которую князья заварили! В деле этом есть и иные пути. Но, допрежь всего, желаю я знать, кто здесь изменник мне, а кто друг. Что скажешь ты, Андрей Мстиславич?

А что тут говорить? – ответил князь Андрей, обеспокоенный тем, что Василий не выходит из рамок благоразумия. Ханская воля для нас закон. Да и по старшинству Тит Мстиславич среди нас первый, стало быть, ему и княжить в Карачеве.

– И это говоришь ты, по своей доброй воле крест мне целовавший?!

– А ты припомни, как дело-то было: я крест целовал из воли твоей не выходить, доколе ты останешься большим князем в Карачеве, и своего крестоцелования я не порушил. А ныне, велением хана, большой князь наш не ты, а Тит Мстиславич!

– Теперь разумею! – воскликнул Василий. – Целуя мне крест, ты знал уже, что для меня яма вырыта! И другое мне ясно: рыл ее князь Тит, а ты ему указывал! И тем временем, без сумнения, ему самому яму готовил!

– Богом тебя прошу, братанич, – окрепшим голосом сказал Тит Мстиславич, – давай любовью это дело покончим! Как на духу тебе говорю: коли мог бы я сделанное воротить, иного и не желал бы. Но уже не воротишь! Выбирай себе любой удел, – хоть Елец, хоть Козельск, а то и оба вместе. И во всем тебе полную волю дам, – не старшим, а равным тебе буду!

– Эх, Тит Мстиславич, жалко мне тебя, ибо вижу: не ведал ты, что творил, и сам попал в сети иуды! Однако милости от тебя принимать не хочу, ибо мое принадлежит по праву! И от того права я не отступлюсь! Не знаю, чем вы хана Узбека обманули, но я самолично поеду в Орду и обман тот выведу на чистую воду.

Эти слова окончательно убедили князя Андрея, что дело принимает совсем нежелательный для него оборот. Вопреки его расчетам, Василий держал себя в руках и не допускал нечего могущего навлечь на него гнев хана. Пусть даже в Орде он потерпит неудачу и Узбек оставит княжение за Титом, – все равно это рушило весь его, Андрея Мстиславича, план: показать Узбеку духовную грамоту отца он не сможет, ибо это значило бы возвратить карачевский стол Василию. А без помощи этой грамоты невозможно будет свалить Тита Мстиславича… Нет, надо во что бы то ни стало вызвать Василия на какое-либо безрассудство, могущее опорочить его в глазах хана, или все погибло! Придя к такому решению, князь Андрей вызывающе сказал:

– Это не мы обманули Узбека, а ты сбираешься его обмануть! В том, что князь Тит есть старший в роду нашем, никакого обману нет, потому хан и дал ему ярлык. Что же, езжай теперь в Орду и скажи Узбеку, что у тебя глаза краше, чем у Тита Мстиславича, и потому, дескать, тебе пристало быть большим князем!

– Зачем говорить о глазах? – сказал Василий, бледнея от возмущения, но все еще сдерживаясь. – Я ему лучше о своих правах скажу.