Александр Волков - Зодчие

В промежутках, по диагоналям, размещаются церковки „малой четверицы“.

Приходится признаться: план задуман с гениальной простотой, с полным пониманием геометрических необходимостей. Я только сильно надеюсь, что строители не сумеют соблюсти пропорции: тогда собор обратится в безобразную груду, и этот провал погубит карьеру Бармы и Постника.

Перейду к деталям плана.

В русских церквах помещение разделяется на две неравные части: меньшая – алтарь – для священника; большая – для молящихся. От основного помещения алтарь отделяется перегородкой – иконостасом, ярко расписанным портретами святых, так называемыми „иконами“.

Алтарь центрального храма будет помещаться в нише, имеющей форму равнобочной трапеции; у нас, дипломированных архитекторов, такие ниши называются „абсидами“, и я с удивлением убедился, что этот термин знаком московским зодчим. В остальных храмах абсиды или малы, или отсутствуют.

Любопытно, что размеры церквей очень невелики. Самый большой храм едва ли вместит двести молящихся. Церкви двух четвериц малы до смешного. Я измерил две из них: шесть с четвертью аршин на четыре аршина; девять аршин на четыре с половиной аршина! Вот так церкви! В них по сорока человек не поместится. В наших рыцарских замках кухни больше, не говоря о пиршественных залах… Впрочем, московские архитекторы и этому подыскали основание. Я слышал, как Барма объяснял одному недовольному священнику:

– Храм наш – памятник, он должен иметь величественный и прекрасный вид снаружи. А для моления в Москве много церквей.

Должно сознаться, вопрос поставлен смело и смело решен.

О материале храма. Барма строит собор из красного кирпича, пуская пояски и карнизы из белого известкового камня. Это будет выглядеть нарядно, хотя нарушает строительные традиции „белокаменной Москвы“. Как известно, столица получила это прозвание потому, что в ней масса зданий целиком построены из белого камня.

Как тщательно следят русские архитекторы за прочностью раствора и за правильностью кладки! Пришлось мне увидеть, как „кроткий старик“ Барма расправляется за неаккуратную работу.

Есть на строительстве два неразлучных друга, два силача: Василий Дубас и Петрован Кубарь. Это ученики каменщиков, свою профессию они начали изучать на строительстве собора.

В последнее время Петрован Кубарь обленился и стал класть кирпич как попало. Быть может, он рассчитывал на снисходительное отношение главного архитектора. А получилось вот что.

Барма, обнаружив скверную работу, принялся лохматить бороду. (Теперь я знаю: у него это признак плохого настроения.)

И в самом деле, он коротко распорядился:

– Тридцать плетей. Потом переделаешь.

Петрована с обнаженной спиной уложили на скамейку, отполированную животами наказуемых, хотели привязать. Он отказался:

– Вырываться не буду!

Плеть засвистала так, что меня невольно пробирала дрожь. А Петрован лежал спокойно, хотя на спине его выступили кровавые полосы. Когда палач отсчитал удары сполна, Кубарь встал, встряхнул волосами и, что удивительнее всего, поблагодарил за науку. Затем он пошел переделывать кладку.

Наказание не подействовало на Петрована. Его снова уличили в небрежности, и он получил новую порцию плетей. А при следующей вине Барма распорядился:

– Уволить ленивца!

И эта мера оказалась самой действенной. Богатырь, из которого плети не могли выбить ни слезинки, ходил по пятам за Бармой и буквально проливал ручьи слез:

– Наставник, прости! Наставник, помилуй!.. Богом клянусь исправиться… Сними позор!..

Петрована поставили на кладку, и теперь это самый старательный работник.

Я рассказал о нерадивом каменщике. Большинство же трудится усердно, особенно женщина Салоникея. Она работает быстро и тщательно; швы идут как по нитке, составляя правильный, четкий узор. Барма ставит ее в пример мужчинам. Салоникея – гордая женщина: похвалы выслушивает совершенно спокойно, как нечто должное.

Кончаю длинное послание. Масло в светильнике выгорело до конца, хлопья копоти покрывают бумагу. Не знаю, когда удастся отправить это письмо, но стало легче на душе, когда побеседовал с тобой.

Глубоко преданный

Попы малых храмов Покровского собора были крайне недовольны своими церквушками. Долго они разговаривали между собой, подогревая возмущение, а потом гурьбой отправились к митрополиту.

Излагать жалобу избрали двоих: маленького, щупленького, речистого протопопа Киприановской церкви Елисея и попа Никодима, настоятеля церкви Александра Свирского. Никодим был немногословен, но славился чудным басом, и за голос его любил владыка.

Просителей допустили в митрополичьи покои. Макарий вышел в худенькой ряске, заляпанной красками: он оторвался от рисования иконы. Владыка, похожий на немудрящего деревенского попика, ласково улыбался:

– С чем пришли, отцы?

Попы повалились на колени, застучали головой об пол.

– Не встанем, пока не согласишься выслушать, владыко! Велие нам грозит разорение! Оскудели животишками! – вопили они на разные голоса.

– Встаньте и говорите! Токмо не разом, а кто-либо один.

Протопоп Елисей бойко зачастил:

– Обижены, господине, гладкой и хладной смертью угрожаемы, и приносим слезные моления чад и домочадцев наших. Ведомо тебе, владыко пресвятый, что были у нас церкви деревянные, довольно обширные, и ходили к нам православные хрестьяне даже в достаточном числе. А теперь как посмотрели, что нам Барма с Постником строят, ужас объемлет…

– Ужас объемлет! – рявкнул Никодим, воспользовавшись тем, что Елисей остановился перевести дух.

Владыка поморщился:

– Ты бы, отец Никодим, помолчал. Глас твой для церкви хорош, а здесь от него ушам больно…

Елисей продолжал:

– Они нам не церкви возводят, но аки бы малые часовенки. Где там молящемуся народу вместиться? Коли три десятка влезет – и то уже много. А каковые там будут алтари? Ведаешь, господине, что в «Учительном известии» сказано: «Во олтарь, главу открыв и поклонение сотворив, вниди и к божественному престолу приступи…»

– «Учительное известие» я и сам знаю, – с нетерпением перебил Макарий. – Ты о деле говори!

– Я о деле, владыко премудрый! Где же в таком алтаре кланяться? Там поклонишься – ризой все с престола сметешь…

– Верно протопоп глаголет! Теснота неизреченная! Не повернуться! – загалдели попы.

Макарий покачал головой. Шум утих. Глядя на толстого Феоктиста, настоятеля церкви Варлаама Хутынского, митрополит укоризненно сказал: