Харрис Джоан - Блаженные шуты

Перетта повторила это с еще большим нажимом. И все равно я не поняла.

— Что это, Перетта?

Снова изображение полета. Потом молчаливая гримаска: показывает муки ада внизу, под взмахами крыльев. Потом снова жест с отдергиванием рук от огня, при этом Перетта понюхала носом воздух и сморщила носик, как будто от зловония.

И тут я, кажется, начала понимать.

— Это костер, Перетта? — неуверенно спросила я с растущей тревогой.

Перетта радостно заулыбалась, показывая мне сжатые кулачки.

— Он хочет зажечь еще один костер?

Перетта замотала головой и показала на себя. Потом указала на крышу, широкий жест, обвела монастырь, включив себя и всех, кто в нем. Потом снова поза полета. Затем она извлекла из-под облачения медальон с Кристиной Чудотворной и настойчиво принялась тыкать пальцем в чудотворную девственницу в кольце огня. Я смотрела на Перетту во все глаза, до меня наконец-то начало доходить.

Она улыбалась.

Заутреня

Теперь вам ясно, почему я не могу сбежать.

План Лемерля оказался куда более мерзок, куда более жестоким, чем я могла ожидать — даже от него. С помощью жестов, ухающих звуков, мимики и рисунков на земле, Перетта мне все объяснила, то и дело смеясь, то и дело в своей непосредственности теряя интерес, отвлекаясь на мерцающий кусочек слюды в граните или на выкрик ночной птицы за стенами. Она была такая простодушная, милая моя Перетта, моя мудрая дурочка; она совершенно не подозревала о жутких последствиях одолжения, которое Лемерль у нее попросил.

В этом состоял единственный его просчет. Он недооценил мою Перетту, считая, что она целиком в его власти. Но маленькая дикарка не принадлежит никому, даже мне. Перетта — как птица, которую можно научить, но невозможно приручить; стоит на миг перчатке скользнуть с руки, она ударит клювом.

Хотя бы сейчас я привлекла ее внимание. Я могу лишиться его в любой момент, но Перетта — мое единственное оружие в попытке измыслить свой собственный план. Не знаю, хватит ли у меня ума тягаться с Черным Дроздом. Но я уверена, я должна попытаться. Ради себя, ради Флер. Ради Клемент и Маргериты. Ради всех, кого он погубил, оболгал, сделал калеками, над кем надсмеялся. Ради всех тех, кого он пичкал желчью своей души, тем самым отравляя.

Возможно, я иду навстречу своей смерти. Я готова к этому. Если я справлюсь, это может стать погибелью для него. И к этому я готова.

Первое утреннее богослужение

Перетта снова заперла меня в моей камере. Просто потому, что пока это самое безопасное место. Надеюсь, что Флер все поймет, если мой план сорвется, — и надеюсь, что Перетта помнит свою роль. Надеюсь... надеюсь... Кажется, все теперь сошлось в этом слове, в этих трех хрупких слогах, весь крик одинокой птицы; на... де... юсь...

За стенами птичий гомон. Издали, хоть и тише, чем вчера, слышится шум прибоя, накатывающего на западный берег острова. Где-то вспенивающиеся буруны неустанно катят статую Мари-де-ля-Мер по ровному песку к берегу и обратно, полируя, размывая слой за слоем, и со временем ничто не напомнит, кем был этот базальт. Впервые в жизни я так остро ощущала время, — то, что нам осталось, его ход, его приливы.

Только что кто-то подергал дверь и, убедившись, что она заперта, удалился. Меня охватила дрожь при мысли, что было бы, если б Перетта ее не заперла. Мой завтрак — кусок хлеба и чашка с водой — был просунут в прорезь, и едва я подтянула его к себе, дверца тотчас захлопнулась, как от чумы. От воды исходил резкий запах, будто кто-то капнул туда нечистоты, и, хоть меня мучила жажда, к воде я не притронулась. В ближайший час станет ясно, оправдаются мои надежды или нет.

Если только она не забудет. Если Лемерль ничего не заподозрит. Если я еще что-то умею. Если мое копье попадет в цель.

Если...

Перетта, не подведи!

Первая утренняя служба

Уже с вечера сестры заняты приготовлениями к нынешнему утреннему празднику. Все обложено цветами, сотни высоких белых свечей зажжены в часовне, алтарь покрывает вышитая хоругвь, которая, как мне сказали, относится ко времени, когда черных монахов и в помине не было, и которую используют исключительно ради такого дня. Святая часовенная реликвия, фаланга перста Пресвятой Девы в золотой раке, выставлена на обозрение, так же как и торжественные облачения и одежды Пресвятой Девы. Новая Святая Мария облачена в голубое с белым одеяние, ну и, как водится, у ног белые лилии. Этот запах я учую за сотню шагов, несмотря на понаставленные перед всеми дверьми жаровни, в которых, несмотря на зной, курятся благовония и сандал, чтобы отгонять черные мысли. Помимо этого по стенам развешаны факелы, и повсюду приношения со всякими обетами. Пространство наполовину подернуто дымкой, и поэтому свет из витражных окон словно загустел, и в нем искрятся драгоценными камнями разноцветные блики.

Я тайно наблюдал с той стороны дамбы, как приближается кортеж епископа. Даже издали слепили глаза яркие краски — прискорбно, что он по-прежнему нуждается в такой пышности и показном блеске. Это свидетельствует о гордыне, с которой он и по сей день не совладал, что человеку духовного сана вдвойне не пристало. Ливрейная рать, позолоченная сбруя сверкает на солнце... Ничего, очень скоро я порядком подпалю вашу мишуру, но сперва мы с ним, он и я, исполним короткую сарабанду. Я так долго, с таким нетерпением ждал этого момента.

Ну да, он упустил отлив. Я это предвидел; неспроста я столько времени следил за передвижениями туда и сюда по этой дамбе. Он рассчитывал прибыть к нам вчера вечером, до вечерни, но на нашем побережье прилив меняет направление через одиннадцать часов. Правда, на той стороне имеется гостиница; удобно расположенная на такой случай. Должно быть, он в ней и заночевал, — вне всякого сомнения кляня чурбана, который ввел его со временем в заблуждение. Отлив начался в семь. Даю ему два часа, чтоб добраться до монастыря, уже все готово. Если повезет — и не подведет некая толика здравомыслия, — он прибудет как раз тогда, когда наступит пора начать мою маленькую комедию.

Не спорю, песенку Черного Дрозда в два счета можно оборвать. Но только не такому ряженому пугалу, как вы, монсеньор. Обещаю, уж этот спектакль вы демонстративно не покинете. Какая жалость, что моя Элэ не сможет присоединиться к нам в финале, но тут уж, я полагаю, ничего нельзя изменить. И все же очень жаль; она бы непременно его оценила.

Час Первый

Настало время; к моменту моего появления все уже собрались в часовне. Даже моих хворых бедняжек привели, чтоб поприсутствовали, — правда, на всем протяжении долгой службы им было разрешено сидеть и на колени вставать их не обязывали. Перетта, разумеется, отсутствовала, но на это особого внимания не обратили; ее появления и исчезновения всегда были спонтанны, и никто ее особенно не хватился. Отлично. Надеюсь, она запомнила свою роль. Крохотную рольку, но прелестную. Буду весьма огорчен, если она не сумеет ее надлежаще исполнить.