Харрис Джоан - Блаженные шуты

Все начинается и все кончается молитвой. Выглянув на мгновение из повозки на солнечный свет и увидев проплывавшие мимо меня алые фургоны, я чуть было не подумала, что это те самые бродячие актеры, которые приехали к нам в тот самый день. Всемирная труппа Лазарильо, Трагедия и Комедия, Дикие звери и Чудеса. Я говорю себе, довольно я всего этого насмотрелась. Но на их костюмах и блестки, и меха, и кружева, и все это алое, и золотое, и изумрудное, и краповое, и пыльно-серое, и придыхание флейты, и звук барабанов, и маски, и ходули, и танцоры с жирной краской на щеках, и дорожная грязь — все рождает такой сладкий, такой чистый отзвук в моем сердце, что я приоткрываю шире оконце фургона и прислушиваюсь.

Флер уже там, ее голубое платьице гордо развевается на ветру, босые ноги в пыли. Она визжит и хлопает в ладоши, когда пожиратель огня изрыгает пламя прямо на солнце, акробаты крутят сальто, перескакивая с одних плеч на другие, Жеронте плотоядно поглядывает на скромницу Изабеллу, Арлекин со Скарамушем сражаются на деревянных шпагах, украшенных разноцветными ленточками.

Флер увидела, что я гляжу. Помахала мне, и я заметила в ее руке что-то белое, то ли платок, то ли клочок бумаги. Вот она говорит со Скарамушем — он высокий, прихрамывает на левую ногу, волосы схвачены сзади лентой, — он что-то шепчет ей на ухо и как будто улыбается своей длинноносой маской. Флер слушает, кивает, потом бежит ко мне, белый предмет — теперь я ясно вижу, это листок бумаги — трепещет в ее руке. Она откидывает парчовую занавеску, нагретую солнцем, та слегка приминается у нее в пальцах. Теперь я вижу, что это не письмо, а программка. Я читаю:

Le Théâtre du Phénix [67] Театр «Феникс» (фр.).

представляет

La Belle Harpie [68] «Прелестная Гарпия» (фр.).

Пьеса в пяти действиях

Под строчкой курсива изображена крылатая женщина, волосы буйно развеваются, она стоит на верхушке башни, в то время как толпа зевак смотрит снизу в изумлении. Над рисунком, как геральдическое украшение, — горящая птица над лилией и выведен девиз, от которого я долго не могу отвести глаз:

И несть конца моей песне.

И тут невольно меня разбирает смех. Кто бы мог сомневаться. Этот феникс над лилией, уже никакой не черный дрозд, а птица, возрожденная из пепла... Его отвага не знает границ, его наглость не знает предела!

Флер смотрит на меня слегка в испуге.

— Ты что, плачешь, мам? — шепчет она — Тебе грустно?

— Да нет, — говорю я, утирая глаза — Просто солнце упало на листок, слепит.

— Тот человек в маске сказал, чтоб я тебе дала, — говорит дочь неуверенным тоном. — Сказал, что будет ждать ответа.

Ответа? Я медленно придвигаюсь к окну. Приглядевшись, я вижу ту же геральдику, выведенную золотой краской на панели фургона, стоящего напротив: Le Théâtre du Phénix. Актеры по-прежнему увлеченно разыгрывают представление, играют краски, пламенные, пурпурные, изумрудные и багровые. Только Скарамуш неподвижен, неярок в своем черном камзоле, взгляд направлен на мое окно, выражения глаз не видно под маской.

— Он сказал, что уедет, если ты скажешь, — говорит за моей спиной Флер. Потом, так как я не отвечаю: — Почему бы тебе не позвать его к нам? Он сказал, что приехал издалека, сотни миль проехал, чтобы тебя повидать. Разве учтиво прогнать его прочь?

Пауза, долгая, как вечность. Флер смотрит на меня невинными глазами, не без любопытства.

— Да, — произношу я наконец. — Пожалуй, неучтиво.

Мое сердце вторит актерским барабанам. Дыхание учащается. Небольшая голубая фигурка бежит по траве в сторону бродячего стана. Скарамуш наклоняется к ней, слушает, что она говорит, быстро подхватывает ее на руки, вздымает вверх. Издалека доносится ее счастливый визг. Осторожно усадив ее обратно в траву, он снова поворачивается, указывает на караван, на карлика в бархатном камзоле, сидящего на ступеньках с мартышкой на коленях... Потом его взгляд вновь возвращается ко мне, невидимый за маской, но все равно невыносимо жаркий.

Я испытываю отчаянное желание побежать к нему навстречу, и одновременно такое же сильное стремление убежать подальше куда глаза глядят. Я стою не шелохнувшись, чуть дрожа. Внутри все сжимается и кружится голова, чего я никогда не испытывала ступая по канату. Медленной, чуть небрежной походкой человек в маске направляется ко мне. На полпути по траве он снимает свой камзол, забрасывает на плечо. Солнце играет на отметине высоко на его левом плече, она серебрится на солнце. Потом он протягивает руку, на губах еле заметна улыбка, и этот жест одновременно и нежен, и насмешлив.

Из моего окна все это выглядит, как приглашение к танцу.

Огромная благодарность всем тем, кто так щедро поделился своим временем, усилиями и дружеской поддержкой, чтобы сделать эту книгу возможной. Благодарю Серафину, Принцессу-Воительницу; Дженнифер, Заокеанскую Воительницу; моего потрясающего редактора Франческу и всех своих друзей в «Трансуорлд»; Луизу Пейдж, чьи услуги превосходили ее обязанности; Стюарта Хэйгарта за другую великолепную обложку; Энн Рив, за ее организационный дар; а также мою семью и друзей, особенно Кристофера Фаулера, Шарля ле Лэна и Джульет Маккена, которые не позволяли мне свернуть с пути. Наконец, приношу благодарность своим торговым представителям, книготорговцам и книгораспространителям, которые продолжают свой невидимый тяжелый труд, чтобы обеспечить путь моим книгам на книжные полки.

«Поднебесный театр» (фр.) (здесь и далее примечания переводчика).

Крылатая (фр.).

Сестра (фр.).

Монастырь «Святой Марии Морской» (фр.). Полуостров «Черные Мустьеры» (фр.). Мустьерская культура — позднейшая культура раннего палеолита в Южной и Западной Европе, в Южной Азии, в Африке. Название говорит о древнейшей истории описываемых в романе земель.

«Любовь отшельника» (фр.).

Еще! (фр.) (равноценно крику «Бис!»)

Матушка Мария (фр.).

«Господи, помилуй!» (лат.)

Кишнот — головной убор, встречающийся у французских католических монахинь, как правило, на северо-востоке Франции; передняя белая накрахмаленная часть вытянута вперед, напоминая клюв.

«Не целуй, не целуй!» (англ.).

Цистерцианцы, члены католического монашеского ордена, основанного в 1098 году, с XII века, после реорганизации ордена Бернаром Клервоским, стали называться бернардинцами.

Здесь — общее собрание членов монашеского ордена.