Сергей Алексеев - Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]

Распоп по-прежнему молился, когда уж за полночь возникла свара, железо скребануло, шум и хрип тяжелый. Послушав сей раздор, распоп вскочил – ужель сподвижники прознали и выручить пришли?

– Эй, эй, кто там? – окликнул шепотом.

И в тот же миг земля осыпалась и кто-то в яму спрыгнул.

– Се я пришел, распоп! Ответ будешь держать!

– Не знаю, кто ты! Назовись!

– Василий Вячеславов! Должно, не раз слыхал.

– Не тот ли молодой боярин, что у Морозовых служил в приказе тайном? – распоп напрягся, цепь в руки взял, как плеть. – Еще сказали про тебя, кормилицын опричник?

– Все ложь и зависть придворных псов! Я отчине служу.

– Да сатане ты служишь, поелику безбожник! Вы в костромских лесах деревьям поклоняетесь да пляшете под гусли!

– Не задирай меня, распоп, я с миром к тебе шел.

– А что же зришь-то эдак, словно убить явился? Архимандрит послал?

– Я сам пришел и не убить… Познать желаю: кто ты есть? Святой пророк иль дерзкий искуситель…

– Аз есмь Аввакум Петров!

– Вельми наслышан… Но молва людская ровно вода весенняя: то муть, то светлый ключ…

В сей миг распоп стал вкрадчивым и тихим.

– И о тебе мне ведомо довольно. Но мыслю я, чем боле ведомо, тем крепче хворь моя, сомнения терзают. Ты кто на самом деле?

– Я князь.

– Но суть твоя?

– А княжья суть – нести огонь. И по сему мой род светлейший.

– Нести огонь – добро… Да токмо носишь скверну! В рощеньях молишься, богам поганым требы воздаешь и пляшешь, а в храмах крестишься, как православный. Иль се – молва? И оболгали?

– Нет, участь такова. Открою тебе тайну, как на духу признаюсь, коль ты суть духовник. Нельзя мне изменить дедам и вере их. Инно прервется род, погаснет свет. Се худо, ежели князья, забыв о прошлом и былом, начнут искать богов. Чужих богов. Се участь простолюдин, рабов, а мы обязаны хранить святыни.

Распоп побагровел и зубы стиснул.

– Я знаю, кто ты есть. Ты – суть блудливый вор!

Боярин от досады крякнул, но гнев упрятал свой.

– Обидеть тщишься, протопоп, да се напрасно.

– Две веры – ересь и скверна!

– Не мне судить! Как заповедали деды, так и живу.

– Коль служишь двум богам, ты есть безбожник. А веры вовсе нет!

– В делах духовных я не сведом и худой молельник, – признался князь. – Пляшу, когда веселье, и на дуде играю и крещусь, слагая то два перста, то три… Да в том моя ль вина? Я прежде князь и воин. А ежели ратоборцы, внимая всем церковным распрям и речам, зачнут сражаться меж собою – кому же отчину блюсти? А Русь терзают то басурмане, то шведы иль панове, казну желают загрести. А более свои ее терзают. Мне все едино: хоть два перста, хоть три – лишь Бог на небе был бы да отчая земля.

– А-а, князь, проговорился! Един ли Бог и отчина, егда попрали благочестье древлее? Егда втоптали в грязь святыни, коим молилась Русь? Да ты изменник! Изменив обряду, ты изменил земле!

– Нет, Аввакум Петров, сия измена не обидна. Обидно мне иное: церковь стерегут мужи неименитые, худые. Что Никон был холоп безродный, что ты. С суконным рылом да в калашный ряд! Чуть только власть почуют под рукою, так уж князья удельные, так уж народ делят, и рати собирают.

– Эвон куда загнул! И речи мне знакомы… Но вы, князья-бояре, что мыслите в делах духовных? Не смыслите и посему на откуп церковь отдали! Добро бы мужикам – табашникам заморским! Кем призван был в Москву Паисий Лигарид?

– От бедности духовной… И от расколов, в коих погрязла Русь. Сие распоп, обидно…

Распоп кулак поднял с зажатой цепью.

– Годи же, князь, лишь минет срок, орда заморская нахлынет, ровно сорняк на ниву. И соки выпьет из земли, и вашу кровь, и душу! Позрю тогда, как будешь похваляться своим родом! Светлейший князь!

– Пророк! Воистину пророк!.. Но ежли ведомо тебе, что с Русью станет – чему ты радуешься? Над кем смеешься и отчего гневишься и ликуешь? От горя, что грядет?

– Не-ет, не от горя – над тобой смеюсь! И над царем безмудрым! Я упреждал его, но он не внял глаголу моему! Се он смеялся надо мной!

– Ты уж помилуй, отче! – взмолился князь. – Да видит Бог, я принял бы тебя и выкликнул святым! И сей же час отрекся от дедов, пришел бы к двоеперстию и благочестью древлему. А игрища в лесах и праздники-потехи так вовсе бы отринул. И с честью бы назвал тебя отцом духовным… И пророком! Признал бы… Коль не холопья злоба, что сидит в тебе и разум застит, и сеется повсюду! Вот крест святой, аки апостол Петр, пошел бы за тобой… Но еже бы не ведал, отчего обида тебя гложет, а гнев огнем горит.

От слов сиих дыханье сперло, но дабы не выдать чувств, распоп блаженным стал, забрякал цепью.

– Обида?.. Добро, добро… В чем суть ее? Скажи! Занятно тебя слушать, князь. Ну, изрони словечко? А я внемлю, коль истину услышу! Говаривали, будто дерзкий я и своенравный – все лгут. Я мягкий и податливый бываю, ровно воск. Ну, так, отчего же?

– Любви Христовой нет.

– Тебе ль судить, поганый двоеверец?

– Мне и судить, распоп. Поелику изведал любовь богов.

– А что же есть?

– Есть дерзкий дух – каленое железо, есть ярость дивная и вострый ум, но все достоинства сии для ратника пригожи. Добрый воин был бы, Аввакум Петров, отважный, беспощадный… Но протопоп никчемный! Сам мученик, но мучаешь других, сам исповедуешь, наказывая грех, но сам – то пред другими покаешься в грехах? И примешь наказанье добровольно?

В беседах, спорах искушенный, распоп здесь вдруг смешался: куда се князь ведет? Какое наказанье?..

– Грешу и каюсь, – молвил осторожно. – Мой исповедник – яма, цепи и се вон дыба…

– Довольно тешить беса словесами! – князь взял его за цепи и приподнял. – Се тебе дыба! Смирив гордыню и Господа боясь, покайся предо мной. И перед Богом! Признайся – раскол меж нами из-за вдовы Скорбящей?

Распоп ногами засучил и, изловчившись, вырвался.

– Се ты признался, блудник! Ты! Се ты прельстил ее на грех! И кары не боясь, посмел ко мне явиться?!

– Я каюсь, грешен, но помыслы чисты, ибо любви во имя. Обоюдной… Скажи мне, протопоп, чего во имя ты мучаешь ее? Какая страсть палит тебя, егда перед очами она восстанет? Признайся, повинись, и ежели любовь земная, грешная…

– Как ты посмел сие сказать?! Отсохни твой язык! Бес! Сатана! Изыди вон!

– Неиствуешь, знать, правда. В сем и беда, распоп, что, мысля о любви Христовой, ты испытал земную. Возможно ли иметь то, чего за душою нет?

– Пред Богом говорю, и близко не бывало!

– Почто же мучаешь вдову?

– За грех с тобой!

– Но лепо ль мучить так, любя по-христиански?

– А лепо в блуд ввергать невинную вдову?.. Она мне дщерь духовная, и посему Господней волей я о душе ее пекусь. Веду ее, слепую, сквозь мрак и мерзость мира к вечной жизни, ибо я, душой ее владея, есть поводырь!

Князь засмеялся.