Людмила Шаховская - На берегах Альбунея

Но Фаустул не забыл своей главной цели, ради чего именно он поплыл с женою к старому дому.

Он приметил на средине реки нечто застрявшее среди отмелей у берегов в тростнике, – огромное, растопыренное во все стороны, – тронул рукой, восклицая:

– Солома!

– Оставь!.. Это жертва, – возразила Акка, дернув его за руку.

– Я никогда не видал, как топят живой сноп; Агоналии мешают мне. Сын Помпилии еще, может статься, жив; я спрошу его, каково ему там.

– Не наше дело... оставь!..

Но Фаустул не оставил дела, ради которого приплыл.

– Мне прискучили эти противные Агналии Януса, – заговорил он настойчиво, – из года в год одно и то же; как нарочно, в тот самый день топят «живой сноп», когда у меня полны руки дела при стаде. Эй, Люсцин!.. Ты жив или задохся?! Из-под соломы в ответ не раздалось ни звука.

– Оставь!.. Он уже умер, – сказала Акка.

– Люсцин! – Позвал Фаустул еще громче. Раздался писк, никак не могший быть голосом 10-летнего мальчика.

Фаустул просунул руку в солому и быстро отдернул назад.

– Я знал, что так будет... там бревно.

– Какое бревно? Оставь!.. Он уже окоченел в холодной воде.

– Там кто-то пищит.

– Не он. Это идет откуда-то не из-под соломы.

– Я знаю, кто пищит.

– Кто?

– Увидишь.

Фаустул смело прыгнул за борт лодки в неглубокую прибрежную воду реки и, раздвинув верхние снопы, отскочил со смехом.

– Болван!.. Чучело!..

При свете выглянувшей из-под туч луны на лодку уставились огромные глаза, намалеванные краской по лепешке из глины, прилепленной к бревну.

Акка в ужасе зажала свое лицо руками, чтобы не видеть страшилища, закричав:

– Оставь!.. Оставь!.. Так надо!.. Я догадалась.

– О чем?

– Ты предложил мне плыть к старому дому, чтобы спасти сына Помпилии.

– Я хотел спасти, но не его.

– Кого же?

– Узнаешь.

– А его спасли без тебя. Я так и полагала.

– Кто?

– Нумитор.

– Я знаю, что и в прежние годы он пробовал это делать, только не всегда удавалось.

– У нас на острове скрываются два таких спасенных мальчика, а Тиберин удовольствовался чучелами, но прочие умерли:

– одни найдены мертвыми; вода залила их, захлебнулись; другие умерли после от простуды в холодной воде. Эгерий сначала противился этому, отговаривал Нумитора, и мы все боялись, что Тиберин во гневе зальет рекой весь остров и поселки рамнов, но этого не случилось. Нумитор стал тогда говорить явно народу:

– Вы видите, что богам приятнее спасение людей, нежели их гибель, – и все согласились, что лучше кидать в реку чучело.

Писк начал раздаваться громче из-под соломы и наконец перешел в настоящий детский плач.

– С сыном Помпилии альбанцы утопили еще двоих детей, – указала Акка, все еще отворачивая взор от маски на бревне, – Нумитор, верно, их не видел; они застряли, подплывши под солому, а теперь ночь.

– Я знаю, чьи они.

– Чьи?

– Мои и твои: наши.

– Наши?!

– И его.

– Чьи?

– Нумиторовы внуки.

И пастух принялся рассказывать жене всю молву, какую слышал в Альбе в течение этого дня.

Отложив свое намерение приносить жертву Лару в старой усадьбе, они с близнецами вернулись к поселку рамнов.

Поселок рамнов предался ночному покою после целого дня веселой праздничной суматохи.

Спасенный мальчик, еще не отправленный в глухие дебри острова, спал тяжелым сном, полным громкого бреда, очевидно, захворал от страха и простуды. Подле него Нумитор, напротив, покоился сладостно, безмятежно, после трудов своего доброго дела, на постеленных мягких овчинах по каменному возвышению, составлявшему примитивную кровать дикарей. Его жена спала с детьми в той же комнате, на другом каменном ложе.

В хижину вбежала Акка и разбудила царя.

– Нумитор, очнись, вставай, иди!.. Не то Сильвия погибнет.

Выслушав от нее торопливый, короткий рассказ, несчастный царь, вооружившись, пошел через владения коварного брата в святилище нового культа «Марсова копья», приказав Акке увезти близнецов на остров и воспитывать там, как своих, не сказывая им до нужного времени о их происхождении, вполне уверенный, что и молодой жрец царского могильника с его женою, всем лучшим обязанный Нумитору, промолчит об этом.

Фаустул с пастушеским копьем в руке последовал за ним, добавляя рассказ Акки своими сведениями из молвы, слышанной в течение дня.

Но, явившись в дубраву «Марсова копья» уже утром, после всевозможных задержек на пути среди непроницаемого мрака изменившейся погоды, Нумитор уже не застал в живых своей дочери, а обстоятельства ее кончины были столь загадочны, что вселили в его растерзанное сердце полное убеждение в новом коварстве брата.

Весь день Нового Года умирающая Сильвия металась в бреду, призывая к себе своего мужа, то смешивая его с Марсом-Градивом, то находя такую идею ужасною, принимаясь уверять, что он не губитель, не бог смерти, а человек, добрый, веселый, ласковый, то начиная плакать о его гибели. О рожденных ею детях, отправленных к отцу на воспитанье козьим молоком, она как будто позабыла.

Весь день в дубраве слышались пьяные голоса альбанцев, славивших Януса, справлявших Новый Год в разных местах, плававших на бревнах, плотах и челноках по озеру к старому Нессо, который, одолевши один 12 человек, стал с тех пор пользоваться величайшим уважением всех племен Лациума; альбанцы гордились им, чуть не считая богом заживо.

Грубая физическая сила в понятиях дикарей ставилась выше каких бы ни было других достоинств человека.

Когда свечерело, Сильвия послала Мунацию в обитель весталок за некоторыми нужными ей вещами и провизией. Там вернувшаяся Сатура задержала молодую девушку долгим подробным рассказом о нападении на нее альбанцев, поднесении ими близнецов Амулию с возражениями на все ее мольбы, что не Нумитор, а он, имеет высшее право старшего решать участь малюток, – что тот только им родной дед, а этот их царь, так как они рождены в его владениях, а не у рамнов.

Услышав издали страшный стук и грохот, обе весталки и старуха бросились бежать к дальнему потоку, где в пещере жила Сильвия. Входное отверстие этой хижины оказалось завалено массою камней, а вокруг красного копья на лужайке, схватившись за руки хороводом, плясали и орали пьяные альбанцы с Амулием во главе, славя Марса-Копьеносца, так как этот титул Квирина быстро стушевал, вытеснил прежнее прозвище бога смерти Градив.

Находившийся при них жрец Мунаций принялся уверять свою дочь и ее спутниц, будто Марс приказал царю Амулию принести близнецов в жертву реке, а вход пещеры завален скатившейся с горы лавиной, что случалось там нередко. Это тоже приписано воле Марса и Сильвию уже возвели в богини.

Весталки ничему этому не поверили, не поверил и Нумитор, выслушав их рассказ о гибели своей дочери.