Юрий Никитин - Ингвар и Ольха

Конечно, казнить слишком просто. Он над ней поиздевался всласть, теперь ее очередь. Раз он пес, то пусть и сидит на цепи. Во дворе княжеского терема. Пусть все видят и… Нет, со злости кто-нибудь зарубит или проткнет копьем, ее месть умрет ненасыщенной. Его надо приковать прямо в тереме. Поближе к ее покоям, а то и вовсе возле ее двери. И убрать подальше все, чем может лишить себя жизни. Он слишком горд, чтобы жить в плену. Тем более в плену древлянки, которую ненавидит просто люто… Она все время чувствует его подозрительный и ненавидящий взор, куда бы ни шла, что бы ни делала.

А то и вовсе приковать в ее покоях. Чтобы видел, как она ложится спать в роскошную постель, укрывается мягкими шкурами. А ему бросить собачью подстилку и поставить собачью миску. И пусть видит, как она раздевается на ночь, видит ее нежное тело, пусть исходит слюной…

Уже на грани погружения в глубокий сон, когда грезы плыли сами, без ее участия, она увидела его лицо, пронзительно синие глаза, ощутила его могучие руки, он склонялся над ней и жадно смотрел в лицо… И дальше произошло настолько отвратительное, настолько недопустимое между нею, древлянской княгиней, и подлым пришельцем из-за моря, что она вздрогнула во сне, ее руки дернулись, словно пытались отстранить чужака, но грезы уже ей не подчинялись.

Ингвар подошел к пленнице. Она лежала скрючившись, поджав ноги, маленькая и жалобная. И хотя знал, что она ростом выше большинства славянских женщин, а в своем племени едва ли не самая крупная, ему показалась маленькой и беззащитной.

На лице ее застыло выражение страха, но губы улыбались, а пальцы дергались, словно она то ли отталкивала что-то, то ли притягивала к себе.

– Будь проклят день, – прошептал он едва слышно, – когда тебя увидел! Будь проклято племя, где ты родилась… Будь проклята вся эта жизнь.

Он осторожно опустился на колени, разрезал веревку. Если бы эта древлянка знала, какая это пытка – ложиться рядом, держать ее в руках, чувствовать ее тепло, слышать ее мерное детское дыхание! Держать в руках, но оставаться камнем, деревом, мертвецом. Всю ночь бороться со сладостными видениями, что заполнили его сны!

Если бы она знала, если бы она только знала, что за грезы мучают его в ночи!

Она ощутила, что не желает просыпаться. Так бывало в далеком детстве, когда засыпала на руках родителей. Потом пришли пуховые постели, перины из лебяжьего пуха, но в грезах она нередко возвращалась ко времени, когда лежала калачиком, вся уместившись на жестких, как бревна, но таких теплых, надежных и уютных руках отца!

Что-то пощекотало нос, она чихнула, открыла глаза. Непонимающе смотрела на черный странный лес, что расплывался перед глазами, приподняла голову в недоумении. И с ужасом увидела, что черный лес – волосы на обнаженной груди мужчины и что она, спасаясь от утреннего холода, целиком заползла во сне на Ингвара, распластав его на спине, как лягушку. Она лежала на нем, вовсе не касаясь земли, а он еще и придерживал ее огромной рукой, другую небрежно забросив за голову.

Она вздрогнула, начала сползать осторожно, стараясь не разбудить. Его веки подрагивали, она со страхом и стыдом ощутила, что он вовсе не спит, трудно спать вот так, она чувствует… о боги!.. она чувствует своими коленями, что ему в самом деле трудно спать вот так, сдерживая свое звериное естество.

Кое-как сползла, замерла рядом. В голове и сердце была буря, там ослепляюще блистали молнии, а гром грохотал так обвиняюще, что она содрогалась, морщилась, боялась раскрыть глаза.

Ингвар глубоко вздохнул, глаза все еще не открывал. Она пугливо повернула голову, быстро окинула его взглядом. Он по-прежнему лежал на спине, широкий и с распахнутой на груди рубашкой, в черных волосках прыгал солнечный лучик, стрелял крохотными искорками. На поляне догорал костер, лежали три конские попоны, но голоса дружинников слышались издалека.

Воевода вздохнул снова, медленно забросил и другую руку за голову. Скривился чуть, и она поняла, что ему спать было неудобно, если он, конечно, спал. Она представила себе, как она лежала на нем, как ее грудь прижималась к его твердой, как вырезанной из дерева, широкой груди, как она непроизвольно обхватывала его за шею… и как вообще во сне заползла на него, как умащивалась, чтобы не свалиться, как хваталась за него… боги, за что хваталась, как прикасалась к его мужскому телу своими ладонями?

Ее осыпало жаром, она плотно-плотно зажмурилась, стараясь уйти из этого позорного мира, – надо же так влипнуть, – старалась изгнать видение, как лежала на нем, цеплялась, чтобы не свалиться, а он тоже поддерживал… понятно, боялся, что сбежит в ночи, но она, как могла она, княгиня, которая никогда не должна терять над собой власти?

Она приподнялась, села. Руки ее были свободны, как и ноги. Обрывки веревки лежали в двух шагах. Сзади зашевелился Ингвар. Ольха не поворачивалась, боялась своих полыхающих щек. Слышала, как он медленно встал, охнул, а потом его злой голос хлестнул ее, как плетью:

– Одень на ноги путы!

Не поворачиваясь, она взяла ремни, с отвращением надела на ноги. Тот же злой голос предупредил:

– Если пикнешь чуть громче обычного, тебе завяжут рот.

– Зачем? – спросила она тихо, все еще стоя к нему спиной.

– Днем в лес могут зайти рутуллы. Я не хочу, чтобы нас нашли раньше времени.

Он ушел в ту сторону, где кони фыркали и с хрустом жевали сочную лесную траву. Ольха взглядом отыскала самые густые заросли, направилась к ним.

День тянулся в тревожном ожидании. Дружинники точили мечи, топоры, проверяли доспехи. В глубокой яме принесли жертву Войдану, а печень и почки кабана разбросали по кустам. В воздухе стоял запах свежепролитой крови, тревожил, заставлял сердце биться чаще. Все жилы в теле напрягались, требовали боя. Ольхе для предосторожности снова пригрозили завязать рот, чтобы криками не привлекла местных охотников или баб, собирающих ягоды.

Боян обнаружил вблизи широкий ручей, а в двух местах, где раньше явно были гигантские деревья, образовались широкие и глубокие ямы, через которые вода бежала быстро и весело.

Окунь где-то подобрал дохлую лягушку, привязал суровой ниткой, опустил в воду. Ольха с отвращением смотрела, как отважные русы ловят раков. Ждут, когда рак вцепится в легкую добычу, вытаскивают на берег. Еще и веточкой сгребают в кучку, чтобы не расползлись.

Ингвар приблизился, буркнул:

– Можешь искупаться.

Ольха смерила взглядом берег:

– Там отмели нет, сразу глубина. А я со связанными руками… Что ж, может быть, так и лучше.

Она поднялась, Ингвар вспыхнул, ухватил ее за руки:

– Погоди!

Его нож молниеносно возник в ладони. Ольха ощутила рывок, ее кисти рук разбросало в стороны. Ингвар стряхнул обрезки веревок, но придержал за рукав. Лицо стало подозрительным.