Евгений Сухов - Тайная любовь княгини

Ой, как не правы были те, кто думал, что Филипп Егорович — всего лишь удачливый мельник, у которого водяное колесо ломается реже, чем у других. Сам он считал, что держит судьбу каждого московита за ноги и достаточно ему плюнуть на следы недруга, как того вскорости снесут на погост.

Теперь на очереди был государь всея Руси Василий Иванович.

Глянул Филипп Егорович в зеркало и увидел великого князя на охоте, сидящим у костра. Василий Иванович грел озябшие ладони, и колдун знал, что государь испытывает блаженство от нарастающего тепла, которое приятно расслабляло его стареющее тело. Великий князь смотрел вдаль и наблюдал за своей звездой, которая горела так ярко, что казалось, ее свечение не померкнет и через тысячу лет. Однако же Филипп Егорович ведал, что достаточно легкого дуновения, чтобы светило в один миг слетело с небес.

Неожиданно Василий Иванович схватился за грудь и тяжело задышал. Колдуну было знамо, что такая боль продлится еще минуту, а затем великий князь свалится ликом прямо на разделанную косулю. Мельник понял — в судьбу государя вмешалась чья-то чужая воля, настолько сильная, что может лишить его жизни.

И Филипп Егорович пожелал увидеть неведомую силу.

— Откройся мне, кто ты?

Видение великого князя исчезло, а вместо него появилось лико государыни. Он хотел уже стереть его со стекла, словно пыль, невесть откуда взявшуюся, как вдруг заметил шевелящиеся губы Елены. Присмотрелся Филипп Егорович и увидел на столе перед государыней восковую фигуру, утыканную спицами, самая большая из которых пронзала кукле грудь.

— Каких только чудес не бывает? — подивился колдун.

Великая княгиня вытащила спицу, на самом острие мельник увидел капельки крови. В это мгновение государь должен был получить облегчение. Филипп Егорович даже представил, как самодержец убрал от груди руки и свободно вздохнул, но в следующее мгновение Елена воткнула спицу в живот, и колдун был уверен, что Василий Иванович вскрикнул от нарастающей боли. Следующий удар поразил голову государя, и видение внезапно исчезло.

«Нет, — подумал Филипп Егорович, — великий князь — мой и умрет по моему наговору ровно через месяц».

Колдун плюнул на зеркальное стекло и тотчас лишил государыню ворожьей силы.

«Все, что я делаю, — только для тебя, Иван Федорович», — напоследок расслышал он шепот великой княгини.

А потом Филипп Егорович завернул зеркальце в тряпицу и упрятал его в дальний угол сундука до важного случая.

Ко двору боярина Михаила Львовича мельник явился в утреннюю рань. Самое время, чтобы нежить тело на пуховой перине, зарывшись в толстое одеяло. А Филипп Егорович — вон какой нетерпеливый — уже месит великокняжескими сапожищами свиной помет.

Боярин Глинский от гостя не отставал ни на шаг, спешил показать добродушие через тусклую улыбку, а сам вовсю проклинал про себя сырое и холодное утро, запоганенный двор и огромные медные сковороды, лежащие черными глазищами на помете.

— Что скажешь, Филипп Егорович, будет вода или нет?

Колдун долго смотрел на сковороды, потом обернулся к Глинскому.

— Пропотела твоя сковорода, боярин. Глянь, какая водица на дне выступила. Отпотела, капля на капле сидит. На этом месте рой. Многоводная жила у тебя под ногами, боярин, а ты все жаловался — воды нет.

— Как скажешь, ба… Филипп Егорович, — едва не оговорился боярин, вспомнив, что батюшкой он называет только одного государя. — Вот через недельку и вырою.

— Это не к спеху, Михаил Львович. На Федотов день надо рыть. Вот тогда вода будет как ни на есть чистой.

Мельник отер рукавом сковороду от испарины и от налипшего помета и подумал: уж не с соизволения ли Михаила Глинского надумала великая княгиня наводить порчу на государя?..

Загрудинная ломота и жжение не отпустили государя и через неделю. У Василия Ивановича было такое ощущение, будто он проглотил раскаленный уголек.

Придворный лекарь дал испить ему мутное пахучее зелье, от которого у государя засвербило в кишках и пошла несносная отрыжка. Однако к вечеру облегчение случилось, и Василий Иванович уснул здоровым и безмятежным сном.

Через день подле непотребного места государь обнаружил родинку величиной с булавочную головку, которая стала назойливо зудеть. Немецкие лекари посоветовали государю мазать родинку липовым медом с горячим пеплом. Василий Иванович попробовал несколько раз и с сожалением убедился, что это дело бесполезное — все равно как выжимать в дождь намокшие порты.

Силы у государя с каждым днем становилось все меньше и меньше, и он все чаще прибегал к помощи рынд, которые помогали ему не только взбираться на скакуна, но и преодолевать высокие ступени Красной лестницы.

Лучшим лекарством от всякой хвори считалась баня, особенно ежели сруб ее был из сосновых бревен. От них шел чудный аромат, не сравнимый даже с цветочной поляной. А коли плеснуть на раскаленные каменья медовухи, то хмельной, сладковатый запах способен вдохнуть силы и в одряхлевшего смерда.

Банным жаром лечились все государевы предки, да и сам он не однажды прибегал к этому чудодейственному средству, которое неизменно приносило ему спасительную благодать.

Поддерживаемый статными рындами, государь вошел в мыленку.

Здесь, отстранив их от себя, великий князь наклонился, насколько позволяла болезнь.

— Пусти нас попариться, батюшка-баенник.

Банный злой дух всегда был суровым хозяином, а потому мог наказать за всякое неуважение, вот оттого сгибались с почтением млад и стар, перешагивая порог мыленки.

Треснул в глубине мыленки рассохшийся камень. Это строгий баенник приглашал государя вовнутрь.

Василий мылся с большой нуждою. Велел тереть до красноты живот и спину, а когда тело закололо, будто его проткнули тысячами игл, государь понял, что жар добрался до костей.

— На вольный воздух хочу, — пожелал самодержец и, превозмогая немощь, вышел из банной избы. — Господи, принеси облегчения, — взмолился он и упал на руки рындам.

Более Василий Иванович идти не мог. Его положили на носилки и снесли в Гостиную палату. Встречающейся челяди он повелел говорить, что государь не может двигаться, потому как подвернул ногу, и рынды, помня о строгом наказе, в голос жалели Василия Ивановича.

К вечеру государю полегчало. Болячка подсохла, язва изошла таким обильным гноем, что едва не заполнила до краев таз, а следом вышел стержень почти с пядь [30] Пядь — около 18 сантиметров. длиной.

Елена Васильевна с ужасом наблюдала за его развороченной раной. Ведь именно в этом месте она протыкала восковую фигуру заговоренной спицей.