Игорь Талалаевский - Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта. Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик
- Название:Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта. Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Литагент Алетейя
- Год:неизвестен
- ISBN:978-5-91419-879-1
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Игорь Талалаевский - Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта. Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик краткое содержание
Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта. Лу Андреас-Саломе, Нина Петровская, Лиля Брик - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
И когда угас этот последний луч, – ты взглянул на меня мертвыми страшными глазами и мало-помалу сказал все те слова, которые можно было сказать, не имея искры любви в сердце. Милый, милый Валерий! у меня нет к тебе ни злобы, ни вражды. Я говорю с тобой сейчас с тоской, с мукой в душе, я умираю от боли, но нет у меня зла. И вот так – нежно, любовно, ласково я скажу тебе, напомню тебе – вспомни все эти слова! Припомни их!.. Что переживала я, слушая их! Я умирала перед тобой много раз… Каждое из них отрывало кусок живого тела, каждое наносило неизлечимую рану. Я стояла перед тобой, как перед единственным счастьем моей жизни, как перед человеком, которому Бог дал власть распоряжаться всей моей судьбой, всей мной до последнего дыханья, до последней капли крови. Я стояла перед тобой совсем беззащитная, я жила одной мыслью – быть желанной тебе, быть достойной тебя, быть такой, какой бы ты меня захотел взять, быть твоей собакой, рабой, вещью – чем угодно – только желанным тебе, чтобы ты захотел взять, иметь, чтобы ты как-нибудь позволил быть около тебя, – хотя совсем отказавшись от себя, – лишь бы ты чувствовал, ах, чтобы чувствовал то, что умерло теперь навсегда. Я переродилась, я переломала себя всю, я вся стала твоей, для тебя, о тебе, я не знаю, чего не сделала бы я еще и еще – внутри себя, вне себя, – лишь бы ты хотел меня, лишь бы удержать то, что умерло теперь. Все дни эти были горьким мученьем, беспрерывным страхом и тоской, тоской по тому, что уменьшалось, исчезало, словно таяло на глазах. Ах, Валерий! Дорогой, дорогой мой! а ты приходил распинать меня на кресте и каждый день вколачивал какой-нибудь новый гвоздь. Ты говоришь теперь: «Я был искренен, а разве искренность сама по себе не ценность, разве она тебя не радовала?» Радовала твоя искренность!! «Я не люблю тебя больше, у меня к тебе осталось немногое только, мне для тебя все трудно, у меня умерло к тебе то, чего ты хотела и хочешь», – радоваться ли? Мне радоваться на такую искренность! Благодарю тебя! Пусть будет больней! Еще, еще больней!.. Я вспоминаю их все, сказанные тобою когда-то. Помнишь? – «шар мой, шар золотой!» – да, «твой шар золотой» наконец выкинули в помойную яму, как ненужную больше игрушку…
Прости меня! Прости, Валерий! я не сказала бы без морфия всех этих слов. Но они мои – это мои мысли в долгие, смертельно холодные пустые ночи, когда я зову тебя, кричу тебе в темноту. Валерий! Зверочек! Любимый! Приди! Вернись! Проснись! Скорее приди! Ты знаешь, ты слышишь, ты знаешь, какое у меня горе! Ты меня покинул! Так любить и так быть покинутой! Милый мой, не гневайся на меня. Я никогда больше не посмею повторить ни одного из этих слов, никогда больше…
Я не гоню тебя… Я не гоню, но ты оставь меня, предоставь меня моей судьбе. Ты не можешь прийти, каким я тебя буду безнадежно ждать, до самой моей смерти. Тот умер для меня. Может быть, кто знает твою таинственную, скрытную душу, – может быть, сейчас ты любишь кого-то. У меня не идут из ума твои новые нежные стихи… К кому они обращены? Слишком живы они, чтобы быть бестелесной фантазией, и, может быть, в эти дни, когда я тоскую и умираю, ты бываешь счастлив где-то, в каком-то раю ты проводишь странные вырванные часы, когда тебе кажется, что вы «чета теней»… Может быть… Разве я узнаю, что сейчас радует, опьяняет и мучит тебя. И если так – будь счастлив, Валерий! Будь счастлив еще раз, если можешь…
9/22 июня 1911 г. Берлин.Милый мой зверочек!
вот видишь, я еще все в Берлине, и страшно подумать, что завтра опять в вагон и 22 часа ехать в III-м классе без сна, с такой смертельной усталостью. Помнишь, ты пробыл два дня, день в Москве и после был болен неделю? Я совсем, совсем больна… О, если бы я знала, как будет мне трудно все, все решительно, до малейшего движения, я не поехала бы ни за что. Я думала, я бессознательно была уверена, что я почти прежняя, разве чуть-чуть слабее. Но увы! У меня вовсе нет сил, и все эти дорожные хлопоты просто убивают нас обеих. Ведь, конечно, есть в лечебницах и клиниках люди, которым трудно дойти до соседней комнаты. Что же удивительного, если мне трудно делать эту дорогу, эту длинную, бессонную, томительную и для здорового дорогу. Боюсь думать, сколько энергии и сколько сил потребуется от меня, от нас впереди. Ах, зачем, зачем я поехала такая больная. Берлин точно еще утомил. У нас отвратительная безвоздушная комната, стучат весь день, с 7 утра. А во дворе – кухня. Нельзя открыть окна, температура 25 градусов, а на улицах сигары и бензин. Но если бы не прожили здесь этих трех дней (!!), я не в силах была бы ехать вовсе. Ну просто лечь, закрыть глаза – и оставьте меня все! А что дальше? Что в Люцерне? Опять нет комнат, опять без сна… Ах, зверочек, просто плакать хочется, как больному ребенку. Не могу я ничего, ничего. Мне только лежать у себя в норе на мягкой постели и… Ну, не надо тебя печалить!.. Ты сам сейчас почти такой, ты поймешь. Сереже этого говорить нельзя. Ни мыслей, ни чувств у меня – ничего, пустота, и такая, такая усталость…
Как ты, мой дорогой? Неделю уже не знаю о тебе ничего, и перед глазами только одно впечатленье – как расставались у вагона. И твой пульс, твое сердце – жив ли ты? Еще эта тревога!.. И все тревога, тревога… Не знаю, может быть, я отдохну, приду в себя, когда будет воздух, когда не нужно будет торопиться, бояться, страдать от каждой мелочи. Тогда я напишу тебе хорошее, хорошее письмо. А за эти все прости меня. Надя мрачна, устала, еле говорит, – тоска!.. В этих письмах я отдыхаю хотя на миг, точно ты близко, точно говорю с тобой, мой зверок. Сейчас и любовь моя лежит где-то на дне без сил, бледная, безжизненная. Спать! Спать дни и ночи, неделю, две, – тогда я приду в себя, и все найду, и всем овладею опять. Слов для тебя не нахожу. Люблю только, горестно, горько люблю!..
Не сердись за эти письма. Такова сейчас я, или просто меня нет, а только одно утомление говорит эти пустые, бледные слова. Прости, милый, и пойми, пойми, как понимаешь всё....
Пиши о себе всё. Боже мой! хотя одно письмо – настоящее, твое, – после долгого, долгого кошмара!. Неужели ты опять другой! И все это снилось, виделось мне в бреду моих лихорадок?
Обнимаю, целую тебя. Глазки твои нежные, черные, любимые целую, целую… Пиши, пиши, не оставляй меня одну, в тоске. Я уже не могу страдать. Я просто умру, если еще вернутся страшные дни. Живи, не хворай, береги себя – для себя, для меня, для жизни…
19 июля/1 августа 1911 г. Гельсингфорс.…Ну, зверочек, самая странная встреча была в Петербурге. Я все же поехала в Северную гостиницу. Около этих вокзалов такие «номера», что войти страшно. Один петербуржец в вагоне – старик – ни за что не советовал тут останавливаться. «Сбежите через час», – говорил. Поехали в Северную; оделись, пошли в зал есть. Вдруг Надечка с круглыми глазами говорит: «Нина, да ведь это Сережа!» Да! Сережа… Он только что с поезда из Лондона, случайно по делу в Петербург. Сережа обмер. Ведь он ничего не знал. Последнее письмо он имел еще из Интерлакена. Ну, конечно, все, что можно, рассказала. И когда миновала радость моя (я все же была ему очень рада), я вдруг почувствовала с ясностью, что эта встреча ему скорее неприятна, несмотря на милые слова, проступала такая кислая хмурость, что к концу дня я совсем расстроилась. До слез почти… Было много неуловимых и тонких штрихов, по которым я видела, что он, может быть, предпочел бы этой встречи не иметь. Не буду тебе рассказывать… Может быть, когда увидимся. Сейчас трудно и грустно мне слишком. Конечно, он был усталым от 3-х недель в Лондоне, конечно, я не могу рассчитывать на прежнее, но можно, можно было быть ему другим. Надечка за меня обиделась на него. Ну, да довольно об этом. Только странно все-таки так встретиться.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: