Александра Голицына - Когда с вами Бог. Воспоминания

Учителей и учительниц у нас было без конца: всех не перечтешь, много также было гувернанток. Я думаю, что им было нелегко с нами справляться. Но Мими была одна, и никто не смог ее заменить. К ней мы всегда прибегали со своими радостями и огорчениями. Она всегда утешала нас или радовалась вместе с нами. Летом у нас помимо гувернанток были учительницы, русские или француженки. Из русских помню Анну Михайловну, которая давала уроки русского языка, арифметики и Закона Божия. Эти уроки проходили у Мама в кабинете, залитом солнцем и благоухающем цветами, стоявшими повсюду в вазах и горшках. Мама никогда днем не отдыхала и была весь день занята. Когда мы стали постарше, то вместе с Мама учились древней истории и читали по очереди по-французски. Анна Михайловна была строга, и мы считали ее придирчивой. Конечно, нас тянуло в сад, на воздух, насыщенный сладким запахом тубероз, жужжание пчел дурманило и развлекало нас. Иногда Анна Михайловна говорила странные вещи, так, она вдруг сказала Мама: «Хорошо, наверное, быть Богом: никаких забот и никаких грехов». Не помню ответа Мама, но только после того она больше так не высказывалась. M-lle Henon была веселая живая француженка, которая рассказывала нам смешные анекдоты, а когда мы чего-то не знали из уроков, то должны были отвечать ей: «Henon, M-lle Henon». [77] Непереводимая игра слов (фр.). Была также Александра Гавриловна, кроткая, тихая и очень многострадальная, которую мы, конечно, изводили, но она никогда не теряла своего добродушия и была мила с нами. У Сони была отдельная гувернантка, Елизавета Ивановна Волынская, которая со временем вышла замуж за доктора Дуковского, который всегда по вечерам приходил к ней в Москве. Мы же, гадкие дети, узнавали заранее, когда она его ждет, и протягивали веревку на лестнице, ведущей к нам на верхний этаж. К счастью, Мама узнала о наших проделках и намылила нам шеи. Елизавета Ивановна была высокая стройная девица с длинным лицом, которое мне напоминало крымское яблоко, с чудным цветом лица и русыми волосами. Хотя она была гувернанткой Сони, но много с нами читала, с нею мы прочли «Юрия Милославского», «Князя Серебряного» и много других книг. Она была протестанткой и каждое воскресенье уходила домой к матери. Мы не любили, когда она уходила, ее жениха звали Рихардом, а мы почему-то всегда звали его Рыжкой. Мама ее любила и ценила, часто шутила с ней и давала всякие поручения. Одно время у нас была гувернантка М-ль де Шоу, она была датчанка, старая, сухая, телесно и душевно, и страшно строгая. Мы ее ненавидели. Она уже воспитала многих девочек, которые стали матерями, когда к нам приехала. Между прочим, она воспитала Марию Николаевну Муханову (урожденную Рюмину), о которой я раньше упоминала, госпожу Арапову (урожденную Казакову), которая впоследствии вышла замуж за князя Четвертинского, намного моложе ее. У нее был чудесный голос. У м-ль де Шоу была ее фотография в виде Mignon, [78] Т. е. героини оперы «Миньона» французского композитора Амбруаза Тома. но красивой она не была: с очень широким лицом, напоминающим блин, с массой белокуро-рыжеватых волос, которые от природы вились. Ее муж был полицмейстером, и они жили на Тверском бульваре, и мы постоянно встречали на бульваре ее девочек, которые были всегда чудно одеты. Одна из них со временем вышла за Маннергейма, но затем разошлась с ним. Отец Араповой, Казаков, был некогда секретарем графини Орловой-Чесменской, госпожи Анны Алексеевны. [79] Секретарем графини А. А. Орловой-Чесменской был не отец Араповой, а дед. После ее смерти он оказался страшно богат и многие вещи, принадлежащие ей, оказались у него. Между прочим, Мама рассказывала, что у него очутилась коллекция статуэток, сделанных из жемчужин различной величины и формы, изображавших всяких уродцев, причем жемчуг изображал туловища, а все остальное было сделано из золота с эмалью и, кажется, приписывалось работам Бенвенуто Челлини, если не ошибаюсь. Из орловских вещей у Мама была одна такая брошка с большим жемчугом, который был оправлен в сквозную отделку, усыпанную мелкими жемчугами. Эту брошку потом украли.

Казаков со временем ослеп и жил у дочери Араповой. Мы его постоянно встречали на Тверском бульваре, где он гулял каждый день. Его сопровождал карлик. Его вторая дочь, очень некрасивая, но с чудной фигурой, была замужем за Веригиным, и у них было подмосковное имение, которое называлось Корзинкиным. [80] Имеется в виду село Подушкино, недалеко от Барвихи под Москвой, где Веригиным был построен «замок над прудом». Много лет спустя, когда я была взрослой, незадолго до свадьбы, я подружилась с княгиней Верой Четвертинской, которая жила в своем доме-особняке в стиле английского замка. Ее муж постоянно уезжал то в Африку, то в Индию охотиться. Он был молод и хорош собой, а она уже sur le retour [81] Не первой молодости (фр.). и обожала своего Бореньку. Когда я к ней приходила, то мы сидели в комнате, где на столе стоял его портрет с букетом фиалок. Она мне говорила, что фиалки стоят круглый год. Ее кончина была внезапной, и говорили, что она отравилась, когда открыла, что ее Боренька был влюблен в ее старшую дочь, Арапову, которой позже увлекся дядя Женя, и мы его всегда дразнили желтыми колесами, так как она приезжала в карете с желтыми колесами. Но я далеко забрела. И вернусь к м-ль де Шоу. Она почему-то невзлюбила нашу кроткую старательную Катю, которая всегда усердно зубрила уроки, но ей учеба давалась непросто. Я думаю, что Катя была слишком идеальным существом для такой злючки. Правда, она была старой девой, видавшей много горя на своем веку. У нее был отец, которого она боготворила, и семь братьев, которых она обожала. Все они были убиты во время войны с Германией, и она ненавидела Германию и каждого немца всеми силами души. Когда она к нам поступила, то мы с Муфкой были в достаточной степени развязны и не отличались изысканными манерами, так как почему-то считали, что это аффектация. Когда мы ездили по Москве в Петровский парк, то салютовали всем встречным и незнакомым офицерам. Она сразу прекратила подобные выходки: мы должны были сидеть перед ней в коляске, сложив руки на коленях, она нам всегда ставила в пример одну свою английскую ученицу, Иду Ферар, которая была идеалом красоты, женственности и воспитанности. У нее мать умерла, и они жили в Лондоне с отцом, который был просто отшельником. Она оставалась с Идой до ее замужества. Между прочим, она нам рассказала про свое детство, когда ее отец занимался воспитанием девочек больше, чем мать. Он требовал, чтобы она спала в перчатках для красоты рук, и приходил смотреть, как она спит: если выражение лица было сердитым, он ее будил. Она была у нас во время турецкой войны, когда все были воодушевлены мыслью, что Государь с Россией пошли спасать и освобождать от турецкого ига славян – наших братьев. Хотя она была вполне тактична, чтобы ничего не говорить, но мы чувствовали, что она своей холодной душой относится иронически ко всему, что происходит, и ни в чем не сочувствует. Тогда приезжал в Москву некий Веселицкий Божидарович, кажется серб, который часто бывал у нас и рассказывал обо всех ужасах, которые турки проделывали над христианами. Может, он был болгарин, только помню, что он был смугл, с черной бородой и блестящими глазами. Рассказывал он, как турки вспарывали животы женщинам, вырывали языки мужчинам, как убивали маленьких детей, и мы с ужасом и затаив дыхание его слушали. Англичане помогали туркам деньгами и оружием и послали к ним своего генерала, которого турки называли Bakher Pasha. Помню негодование, с которым все это обсуждалось.