Олег Велесов - Гражданская рапсодия. Сломанные души

— Не говорите глупости, юнкер, — одёрнул Осина Толкачёв. — Слишком вы молоды, чтобы рассуждать о таких вещах.

Дом на Грушевской, где размещался Юнкерский батальон, освещали два фонаря: один у главного подъезда, второй над аркой, которая вела во внутренний дворик. Вдоль фасада здания ходил часовой. Немногочисленных прохожих он провожал внимательным взглядом, а при появлении офицеров становился по стойке «смирно» и отдавал честь. Если на Барочной в полной мере чувствовался разлад, то здесь строгость дисциплины сразу бросалась в глаза.

Толкачёв подошёл к часовому.

— Могу я видеть штабс-капитана Парфёнова?

Часовой — совсем мальчик, с необветренными, по-детски припухлыми щеками; Толкачёв подумал: ему бы не с винтовкой на пост, а с пером и чернильницей за школьную парту, но вот стоит серьёзный, подтянутый — кивнул понимающе и крикнул звонко:

— Дежурный на выход!

На улицу выскочил юноша в казацком чекмене и в папахе, вскинул руку к виску. Толкачёв повторил просьбу.

— Я доложу командиру батальона, — ответил дежурный. — Как вас представить?

— Штабс-капитан Толкачёв.

— Ступайте за мной. Вам придётся обождать в приёмной.

Приёмной служила бывшая гардеробная, ярко освещённая, с мягким диваном у стены и длинными рядами пустых вешалок для верхней одежды. Здесь же стояли табурет и небольшой столик с телефоном. Осин остановился у дверей, Толкачёв прошёл к дивану, но садиться не стал. Постоял, раздумывая, снял плащ, повесил на вешалку, разгладил складки. По коридору прошёл юнкер со стопкой книг, из глубины здания донёсся звон колокольчика, словно бы возвещающий о конце занятий.

Толкачёв вернулся к дивану, сел. Дежурный говорил по телефону, Осин по-прежнему мялся у дверей. Звуки колокольчика стихли, и стало слышно, как тикают часы на стене — обычные ходики, недорогие; большая стрелка чуть погнута, краска на циферблате облупилась, гири на цепочках в виде еловых шишек мелко подрагивают. Всё так мирно и в то же время по-военному чётко…

В приёмную быстрым шагом вошёл Парфёнов: белая кубанка, белый китель, на левой стороне груди Георгиевский крест первой степени. Дежурный указал в сторону дивана, и Парфёнов в пафосном порыве вскинул руки.

— Бог мой, что я вижу! Володя, друг мой! Что за костюм на тебе, на какой свалке ты его подобрал? В «Привале» такого не признают. И что бы сказала твоя Ларочка?

— Лара ныне ходит под руку с важным господином из Реввоенсовета, ей всё равно, — ответил Толкачёв.

— С товарищем! — поднимая кверху указательный палец, уточнил Парфёнов. — Сейчас это называется так: товарищ-ч!

Он шагнул навстречу, сжал протянутую руку.

— Я знал, что ты приедешь. Даже тогда на вокзале, всё равно знал. Не тот ты человек, чтобы оставаться дома. Ты один?

— Со мной юнкер. Рекомендую. Вместе ехали до Новочеркасска.

Парфёнов перевёл взгляд на Осина и окликнул дежурного.

— Ларионов, определите вновь прибывшего в роту штабс-капитана Мезерницкого, пусть дадут место и накормят. А ты, Володя, со мной. Уж нам есть о чём поговорить, — он хлопнул Толкачёва по плечу. — Как же я рад!

Толкачёв потянулся за плащом, но Парфёнов махнул: оставь — и повёл его по коридору в свой кабинет. Больничный дух ощущался здесь не менее остро, чем на Барочной. Пахло той же касторкой и гниющими бинтами. Этот запах Толкачёв запомнил по фронтовым полевым лазаретам, где им пропиталось всё вокруг, даже земля и небо над серыми полотнищами санитарных палаток.

— На запах не обращай внимания, — сказал Парфёнов. — Пытались проветривать, мазали всякой всячиной, попа звали. Ничего не помогает. Ну да мы здесь ненадолго. В штабе говорят, скоро переведут в Ростов.

— Чем же Новочеркасск плох?

— Новочеркасск не плох, в том-то и дело. Но Войсковое правительство требует, чтоб мы убрались за пределы Донской области. Думают, если мы уйдём на Кубань или в Ставрополь, большевики перестанут на них давить.

Толкачёв кивнул слабо.

— Их можно понять, они надеются пережить это время.

— Надежда приговорённого к расстрелу.

— Думаешь, всё так серьёзно?

— Увидим.

Парфёнов толкнул дверь кабинета и сделал приглашающий жест рукой. В кабинете не было ничего лишнего: узкая кровать, стол, несколько стульев и платяной шкаф, наполовину заполненный деловыми папками. На столе телефон, чернильница, разбросанные в беспорядке бумаги. Толкачёв покосился на пальцы Парфёнова, они были запачканы чернилами. Парфёнов перехватил его взгляд и усмехнулся.

— Ну да. А ты как хотел? Батальон — это не команда конных разведчиков. Здесь не кровь, здесь чернила льются.

Он открыл нижний ящик стола, достал початую бутылку коньяка и два бокала.

— Вот, настоящий французский. Ребята сегодня с рынка принесли. Как знали. Я только чуть отведал, чтоб удостовериться, — он разлил. — Давай за встречу. И за твоё назначение.

— Назначение?

— С сегодняшнего дня всей канцелярией будешь заведовать ты. Отныне ты мой помощник или, если хочешь, начальник штаба. Формулировка значения не имеет.

Толкачёв поднял бокал, пригубил. На язык и дёсны лёг горький привкус спирта. Нет, не настоящий. Откуда здесь вообще может взяться настоящий французский коньяк, тем более с рынка?

— Ты голоден? — спросил Парфёнов и, не дожидаясь ответа, поднял трубку телефона. — Дежурный… Ларионов, сходи в столовую, узнай, что у них от ужина осталось. И скажи Донскову, пусть из расположения принесут кровать, у него теперь много пустует.

Толкачёв допил коньяк, едва сдержался, чтоб не поморщиться.

— Не торопишься ты с моим назначением?

— Сейчас по-другому не бывает.

— Я выше роты не поднимался.

Парфёнов снова разлил по бокалам.

— Вот и поднялся. Батальон двух ротного состава. Но двух рот, как понимаешь, не наберётся. Рота юнкеров около ста человек и рота кадет сорок с небольшим. Три дня назад из батальона вывели юнкеров-артиллеристов, почти половина личного состава. Из них сформировали Сводную Константино-Михайловскую батарею. Так что людей не хватает.

— Это поправимо. С обстановкой как?

Парфёнов откинулся на спинку кресла.

— Здесь ещё сложнее. Атаман Каледин признавать новую власть отказался, запретил Советы и выставил на границах области казачьи полки. Большевики на Дон пока не лезут, побаиваются. Но силы копят. В Ростове местные революционеры снюхались с солдатскими комитетами запасных полков, тянут с них оружие, создают боевые группы из рабочих. Вдрызг разругались с Войсковым правительством, требуют передачи полномочий. Ссылаются на постановления из Петербурга о переходе власти в руки Советов. Советские, мать их!.. Каледин назначил начальником гарнизона генерала Потоцкого, тот их кое-как сдерживает, но, боюсь, долго этот маразм не продлится. Не сегодня-завтра полыхнёт непременно.