Борис Акунин - Русский в Англии: Самоучитель по беллетристике [litres]

Выдернув длинный волос, Мурита девять раз обернула его вокруг безымянного пальца левой руки, прошептала какую-то фыркающую абракадабру – и вдруг вся покрылась лихой волчьей шерстью, изо лба вылезли козлиные рога, глаза засверкали кровавым светом.

В этом грозном виде она предстала перед обнимающейся парой и издала ужасающий хриплый хохот, далеко раскатившийся в пространстве.

В ответ раздался вопль двух глоток, почти такой же громкий. Парень с девушкой кинулись наутек и верно бежали бы до самого Ларкхилла, но Мурита свирепо рявкнула: «Мотоцикл!».

Тогда парень – он, видно, был не трусливого десятка – повернул к своему транспортному средству, вскочил на кожаное седло. Подождал, пока запрыгнет его спутница. Мотор чихнул, плюнул черным дымом, заревел, и мотоцикл унесся в ночь.

Тогда Мурита произнесла другое заклинание – шерсть осыпалась, рога отвалились.

Она снова стала нагой и прекрасной. Всё было готово к встрече, до которой оставалось еще полторы минуты.

Первой явилась Ольга, ей было лететь ближе, чем другим. По холодной сияющей плоскости ночного эфира, как по ледяной горке, прямо с небес скатилась широкобедрая, полногрудая наяда с развевающимися по ветру волосами цвета кимвальной меди.

– Чуть не простудилась над Ла-Маншем, – пожаловалась она вместо приветствия. – Такой неприятный норд-вест! Как твой выдумщик? Как сама?

Они поцеловались.

– Выдумывает, всё хорошо, – ответила Мурита на первый вопрос, на второй неопределенно махнула рукой – ком си, ком са – и в свою очередь спросила:

– Что твой Пабло?

П. Пикассо. Портрет Ольги в кресле. Весна 1918, Монруж. Musée Picasso (Paris).

– Как обычно, – засмеялась рыжая наяда. – Изменяет с очередной натурщицей. Пожалуй, моя миссия подходит к концу. Он так окреп, что отлично сможет обходиться без меня. Я рада. Ужасно он все-таки утомительный с этой своей непоседливостью. На следующем заседании буду просить об отставке. Но сначала пусть закончит «Интерьер с рисующей девушкой». Ах, что это за чудо, ты бы только видела!

Но тут, прикрыв ладонью глаза от яркого света, Ольга перешла на шепот:

– Тссс. Кажется, Галина. При ней про Пабло не надо. Будет ревновать. Знает, что ее пучеглазый каталонец в подметки не годится моему андалусийцу.

– Ох уж ваши испанские страсти, – улыбнулась Мурита, протягивая руки навстречу следующей небесной путешественнице.

Та тоже была нага и прекрасна, но в ином роде – до угловатости худая, темноволосая, быстрая в движениях.

– Девочки, как я рада вас видеть! – затараторила Галина. – Отлично выглядите! Ты, Олечка, так мило пополнела, тебе идет. Только, наверное, летать тяжеловато? Слушай, правда, что вы с Пабло разводитесь? Мне Поль написал, я ужасно расстроилась.

Никто не умел втыкать шпильки с такой ловкостью и скоростью, как Галина. Ольга только приготовилась парировать два первых удара, а на нее уже обрушился третий.

С. Дали. Галарина. 1945. Legion-Media.

– Я тебя предупреждала, с ними галантерейничать нельзя, – продолжила новоприбывшая с бесящей покровительственностью. – Держать в ежовых рукавицах, не распускать. У нас с Сальвадором знаешь как? Прежде чем прийти, он каждый раз должен запросить разрешения – письменно. И я не всегда позволяю. Потому что встреча с любимой для художника должна быть праздником, который то ли состоится, то ли нет. А ты превратила магию в будни. Ах, Олечка, зря ты меня не слушала. Я ведь, в отличие от тебя, не «однозарядница». Сама знаешь, Сальвадор у меня уже третий, после Макса и Поля.

На змеиную вкрадчивость прямодушная Ольга ответила яростью – ее рыжие волосы затрещали электричеством.

– Мой Пабло стоит твоих троих вместе взятых! И ничего я не пополнела, я каждый день взвешиваюсь! А насчет «однозарядности»… Знаешь, для таких, как ты, многозарядных, есть другое название – шлюха!

– Мура, ты слышала, как она про нас с тобой? – подбоченилась Галина. – Ты себя не жалела, разрывалась между Гербертом и Максимом, а для нее ты – шлюха?

Но Мурита в свару ввязываться не стала.

– Галя, не будь ведьмой, – сказала она. – Ну что ты сразу завариваешь кашу? Не можешь без этого?

– Не могу, – беспечно ответила та. – Скучно. А потом, кем же, по-твоему, мне быть, если не ведьмой?

И воскликнула:

Елена Сергеевна Шиловская. 1920-е. Из открытых источников.

– А, вот еще одна «однозарядница»! Летит-свистит.

Действительно, сверху донесся разудалый разбойничий свист, и в обрамленный доисторическими валунами круг эффектно приземлилась четвертая участница встречи. Она была ладно скроена и элегантна, что, согласитесь, при наготе совсем не просто. Возможно, подобное впечатление создавала метла, на которой изящно сидела воздухоплавательница. Длинные березовые ветки были похожи на русалочий хвост.

– Как там Родина, Леночка? – обняла припозднившуюся гостью хозяйка. – Как дела у твоего Мастера?

Со всеми поцеловавшись – «Мурочка, Галочка, Оленька», – Елена ответила:

– Мой пишет роман, какого еще не бывало. Самый лучший на свете, только бы не сглазить, тьфу-тьфу-тьфу. – Поплевала через левое плечо. – А Родина шлет вам, подружки, пламенный привет. Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка. Председательницы еще нет? Слава богу, я так боялась опоздать! Ей ведь все равно, что мне добираться дальше всех.

– Опаздывает. Старость не радость, – сказала интриганка Галя. – Пора бы нам, девочки, задуматься о смене руководства. Я понимаю, старые заслуги. Ницше-шмицше, Рильке-фигильке, теперь этот, либидо-шмибидо, но ведь наша мадам продолжает жить в девятнадцатом веке, а уже середина двадцатого…

Тут она запнулась и побледнела, потому что ей обдало щеку морозным ветром. Скрипучий голос ниоткуда спросил:

– «Наша мадам»? О ком вы, сударыня?

Это наконец явилась председательница Саломея. А может быть, она находилась здесь уже некоторое время. Саломея превосходно владела древним искусством развоплощения, позволяющим делать плоть невесомой и прозрачной.

Пространство между двумя мшистыми камнями сгустилось. Сначала прорисовался зыбкий контур, потом заиграли блики, и возникла прямая и твердая, как надгробный памятник, фигура старухи. Нет, это слово, пожалуй, неуместно. Председательница безусловно была стара, и очень стара, но ее нагое тело не выглядело дряхлым, уродливым, увядшим. Оно, пожалуй, напоминало дерево – ведь деревья, старясь, делаются только красивей. Кожа отсвечивала мягким оттенком замши, пустые груди висели величаво, словно орденские звезды на мундире заслуженного генерала, белые волосы служили ореолом для лица, которое не мог забыть никто видевший его хотя бы раз, и ярче всего на этом удивительном лице выделялись глаза. Они смотрели спокойно, лениво и властно.