Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

23 июня 1777 года, остров Труа-Иле, Мартиника

Сегодня мне исполнилось четырнадцать, а я все еще не замужем. Приданого нет, так откуда же взяться надежде? Мама говорит, что ветер подхватывает надежду и забрасывает ее в небо, как когда-то ураган поднял наш дом и швырнул в сторону, не оставив на его месте ничего, кроме долгов.

О, что за мрачное настроение овладело мною сегодня! Разве празднование дня рождения не должно приносить радость? После ужина, съев слишком много пончиков, начиненных желе из гуавы, я вышла из дома и забралась на свое любимое место на хлопковом дереве. В тени его листвы было прохладно. Я слушала, как в передней гостиной мама спорит с бабушкой Санноа; как в хижине, где измельчают тростник, поют рабы, проталкивая стебли через вальцы; как в кустах жимолости разгребает землю курица. Я чувствовала себя как-то странно: в радостный день видела мир в мрачном свете.

Не иначе, так подействовало горькое снадобье вуду — напиток тайных чар, который Мими заставила меня выпить утром.

— Мэнбо [1] Колдунья, жрица. Юфеми для тебя приготовила, — шепнула Мими и повязала голову красно-желтым платком.

— Юфеми Давид? Гадалка? — переспросила я. Так звали знахарку, жрицу вуду, жившую в хижине выше по течению реки.

Мими сунула мне в руки плошку из скорлупы кокосового ореха.

— Пей, это приведет к тебе мужчину.

Я с подозрением уставилась на скверно пахнущую жидкость.

— Быстрее! — Мими опасливо оглянулась. Видите ли, мама не одобряет колдовства. Она уверена, что устами духов вуду говорит сам дьявол. По ее словам, дьявол охотится за такими девочками, как я. Мама говорит, что дьявол послал ей слишком много девочек и ему не терпится вернуть себе хотя бы одну из них.

Итак, вот признание номер один в моем новом дневнике, присланном из самого Парижа моей прекрасной тетушкой Дезире: я выпила волшебное снадобье и не скажу об этом маме. Я выпила волшебное снадобье и теперь глубоко несчастна.

В записке, приложенной тетушкой к подарку, говорилось: «Книжечка, чтобы записывать желания, мечты и тайные признания». Я потрясла книжечку над столом. Выпало десять ливров.

— Признания? — фыркнула моя сестра Катрин. Ей двенадцать лет, уже почти тринадцать, а на уме все еще одни проказы. В монастырской школе монахини души в ней не чают, не подозревая, что именно Катрин пустила в дом ректора цыпленка и своровала выставленные остывать печенья. Мими говорит, что у Катрин душа обманщицы.

— Про желание расскажи, — попросила Манет, шепелявя из-за выпавшего переднего зуба. Меня огорчил вспыхнувший в ее глазах огонек: ей ведь всего десять лет, она слишком мала и еще верит, что желания сбываются.

Я пожала плечами.

— Желание у меня всякий раз одно и то же. — Я взглянула на отца. Он начал день с рома и абсента, а после полудня то и дело прикладывался к пуншу. — Поехать во Францию.

«Отправьте Розу во Францию, — писала каждый год прекрасная тетушка Дезире, — пришлите ее ко мне в Париж».

Отец отвернулся. Лицо у него было желтое; конечно, снова одолела малярия. Тогда-то мне и стало нехорошо, ибо папина ли вина, что он унаследовал одни лишь долги? Его ли вина, что на нем лежит проклятие — три дочери и ни одного сына, — что мамино приданое у него в руках обратилось в прах и что его мечта отправить меня во Францию не может сбыться из-за нехватки денег на дорогу?

— Франция! — Бабушка Санноа столкнула на пол двух мопсов, сидевших у нее на коленях. — А я бы держала девочку подальше от тети Дезире и от этих Ташеров, особенно от отца. И чем плох тот парень, что живет возле Ланиантина? — сказала бабушка, опрокидывая в рот мерный стаканчик с бренди, в котором были разведены семь капель опиумной настойки. — Чем плох парень по фамилии Бил?

Алджернон Бил! Увалень, которого мы зовем Алджи.

— Невесте Била подавай приданое, — сказала мама.

— Прежде его папаша был просто «Бил», — сказал отец, — а теперь его называют «мсье де Бил», он хозяин мастерской по изготовлению кандалов и тавро, владелец трех позолоченных карет, двадцати двух боевых петухов и чистокровного английского жеребца, отец единственного тугоумного сына. — Отец покашлял и осушил стакан. — Месяц назад на аукционе рабов в Форт-Ройяле мне представился случай беседовать с мсье де Билом. Он пространно и подробно рассказал мне, как велико должно быть приданое невесты его сына, как благородны ее предки, как объемна грудь и беспорочна девственность, чтобы она могла мечтать о свадьбе с его прыщавым отпрыском…

Чтобы не рассмеяться, Манет прикусила краешек салфетки.

— Что ж, всегда остается монастырь, — проворчала бабушка Санноа.

Монастырь. Всегда остается монастырь. Неужели мне суждено стать монахиней? А так хочется большего! Но теперь, я понимаю, мечтать уже поздно, ибо в этот день рождения тетушка Дезире впервые не пригласила меня к себе, а отец не пообещал… О, где вы, дни беззаботного детства? Раньше благодаря блестящим, хоть и ложным надеждам жизнь казалась намного светлее.

24 июня

Сегодня утром я отдала свои десять ливров надсмотрщику, чтобы он поделил их между рабами на плантации. Я теперь взрослая и лучше осведомлена о страданиях людей.

Но мама об этом узнала, рассердилась и сказала, что я — вылитый папа. Мол, наш «щедрый» папа ради того, чтобы угостить друга, готов обречь на голод собственную семью. Наш «безумный» папа всю жизнь кормил ее нелепыми россказнями и пустыми мечтами о славе.

— Мечты, порожденные ромовыми парами, — сказала мама. — Все обещания — что облака в летний день.

Наш папа, которого никогда не бывает дома и который уже уехал в Форт-Ройял.

— Играть с дьяволом, — уточнила бабушка Санноа.

— С дьяволицами, — спокойно, едва слышно поправила ее мама.

Воскресенье, 29 июня

Дорогой дневник, сегодня я размышляла о своих грехах и каялась.

Виновна в том, что принимала желаемое за действительное. Виновна в том, что разглядывала свое отражение в пруду. Виновна в том, что спала, убрав руки под одеяло.

Ну вот, все записано. Чернила, пока я пишу, высыхают. Теперь поскорее захлопну дневник — не могу смотреть на эти слова.

Воскресенье, 6 июля

Сегодня утром преподобный Дроппит подозвал меня к себе после церковной службы.