Георг Эберс - Каракалла. Иисус Навин

Дорогой для нее юноша смотрит на нее очарованными взглядами, как на чудо; а она, не обращая внимания на других, обвивает рукою его шею и, когда он целует ее, снова восклицает, на этот раз громко, так что ее клик слышен всем: «Мир — праздничный зал!» Затем она снова сверкающими глазами присоединяется к хору, призывающему Якхоса.

Полные кубки ходят теперь кругом между возбужденными мистами, и даже Мелисса подкрепляется напитком и протягивает кубок своему милому. Диодор подносит ко рту тот край кубка, к которому она прикасалась губами.

— О жизнь, источник радости! — восклицает Диодор, целует Мелиссу и крепче прижимает ее к себе. — Приди, Якхос, и с завистью посмотри, как двое смертных, исполненные благодарности, благословляют блаженство существования. Но где же твой Александр? Никому, кроме нашего Андреаса, я не поверял того, что ношу в моем сердце с тех пор как мы были с тобою в цирке. Но теперь этого блаженства слишком много для двух сердец. Друг тоже должен получить в нем свою долю участия!

Мелисса схватилась рукою за лоб, точно пробудясь от какого — то сновидения.

Как ей было жарко от пляски и непривычно сильной подмеси вина в напитке.

Она вспомнила об опасности, угрожавшей обоим ее братьям. Она с детства привыкла думать о других больше, чем о самой себе, и вдруг праздничная ликующая радость слетела с нее, точно плащ, застежка которого разломалась пополам.

С энергическою решительностью она высвободилась из объятий возлюбленного, и ее взгляд, чего — то ища, начал перебегать от одного к другому.

Вот там стоит хорошенькая Ино, с которою Александр шел в хороводе. Тяжело дыша, она прислонилась усталой головой с растрепанными волосами к стволу сикоморы и держала в правой руке опрокинутый вниз кубок. Значит кубок был пуст; но где тот, кто его выпил?

Дочь соседа должна была знать это.

Не поссорился ли с девушкой сумасбродный юноша?

Но нет! Раб хозяина, говорила Ино, что — то шепнул Александру, который тотчас пошел вслед за ним и исчез в доме. Мелисса поняла, что его там задерживает что — нибудь серьезное, и поспешила за ним в питейный дом.

Хозяин — грек и его толстая жена сделали вид, как будто они не знают, кого она ищет; но когда они заметили ее страх, который выдавала каждая черта ее лица, а по ним тотчас можно было узнать сестру Александра, то муж и жена сначала нерешительно переглянулись друг с другом, а потом доброе сердце хозяйки одержало победу над ее нерешительностью. Она сама имела детей, сильно привязанных друг к другу. Приложив палец к губам, она прошептала девушке:

— Не беспокойся, красавица, мой муж поможет ему скрыться.

Скоро затем Мелисса узнала, что египтянин, испугавший ее на кладбище, был сыщик Цминис. Ее старая рабыня Дидо однажды рассказывала ей, что ее мать отвергла его предложение, сделанное до того времени как она вышла замуж за отца Мелиссы, и потому он рад вредить всем, кто только принадлежит к дому Герона. Как часто слыхала Мелисса о неприятностях, которые доставлял этот человек ее отцу и Александру и при которых, однако же, египтянин постоянно ускользал.

Этот доносчик, занимавший после начальника полиции первое место в ней, был самым ненавистным и страшным человеком в городе, а он слышал, как Александр осмеивал императора. Насмешка эта могла привести брата Мелиссы в тюрьму, на каменоломню и даже к смерти.

Ваятель Главкиас встретил египтянина на мосту Драконова канала, где он задерживал возвращавшихся из некрополя. Он со своими помощниками уже загородил было дорогу поэту Аргейосу, но тирсы [15] Тирс (??????) — палка вакханок, обвитая плющом и виноградными листьями (Примеч. пер.) вакхического шествия испортили все дело ему и его людям. Вероятно, он все еще стоит у моста.

Сам Главкиас с большими опасностями поспешил сюда, чтобы предостеречь Александра. Теперь их обоих спрятали, и оба спокойно могут ожидать в винном складе «Петуха», пока воздух не очистится снова. Хозяин никому не посоветовал бы пробираться к его бурдюкам и кувшинам!

— Даже и этой египетской собаке! — вскричала хозяйка дома, поднимая кулак, точно она уже видела теперь ненавистного человека перед своими глазами.

«Бедная, беспомощная овечка», — пробормотала она затем про себя и с состраданием посмотрела на городскую девушку, которая, точно пораженная молнией, с растерянным видом смотрела в землю. При этом она вспомнила, как ей самой было тяжело выносить подобное положение в молодости, и гордо взглянула затем на свои сильные руки, которые умели поработать в случае нужды.

И вот Мелисса, этот поникший цветок, точно от толчка какой — то пружины подняла голову и вскричала:

— Благодарю, сердечно благодарю! Но это не послужит ни к чему. Если Цминис узнает о пребывании здесь Александра и Глакиаса, то он ворвется и в склад: к чему только он не может принудить вас именем императора? Теперь я не расстанусь с братом.

— В таком случае будь желанною гостьей нашего дома, — прервала ее хозяйка, а ее муж вежливо поклонился, уверяя, что «Петух» ее дом так же, как и его собственный.

Но беспомощная девушка отклонила и это дружеское приглашение, потому что ее умная головка нашла новый путь для спасения брата; и хозяева кабачка, которым она тихим голосом сообщила свой план, засмеялись, кивая головой друг другу.

Перед дверью дома в нетерпеливом беспокойстве стоял Диодор. Он любил Мелиссу и был лучшим другом Александра, и она знала, что он сделает все, что может, для спасения ее брата. Притом в имении, которое со временем должно было достаться ему, было довольно места, чтобы скрыть преследуемого: отец Диодора владел самыми большими садами в городе. Его обширные земли были хорошо знакомы ей с детства, так как умершая мать Диодора и ее мать были приятельницами, и предусмотрительный управитель садов и плантаций Полибия вольноотпущенник Андреас стоял к ней и к ее братьям ближе, чем какой бы то ни было александриец.

Она не обманулась: Диодор со свойственною ему пылкостью принял дело Александра к сердцу как свое собственное, а план спасения показался ему превосходным вдвойне, потому что его придумала Мелисса. Вскоре затем Александр и ваятель были выпущены из своего тайника, и дальнейшая забота о них была предоставлена Диодору.

Оба они были превосходно переодеты. В матросах, волосы которых были скрыты под фригийским колпаком, а бедра обвязаны грубым передником морехода, никто не узнал бы художников, а по их смеющимся лицам еще менее можно было угадать, что им угрожает заключение в тюрьму или, может быть, даже что — нибудь еще похуже. При переодевании было так много проказ, а когда они узнали, каким контрабандными способом им предстоит пробраться в город, то их веселость усилилась и сообщилась и другим участникам их тайны.