Георг Эберс - Каракалла. Иисус Навин

Но как она смела помешать его ходатайству об отце и Филиппе?

Между тем как он молча шел возле нее по императорским покоям, ему все труднее было понять свое безусловное послушание ей, и когда они наконец вошли в пустую переднюю комнату, отделявшую помещение цезаря от квартиры главного жреца, и Филострат вернулся к своему посту при императоре, Александр не мог сдерживать себя больше и запальчиво вскричал:

— Докуда я буду идти за тобой, как мальчишка, не зная сам зачем? Но еще есть время вернуться, и я спрашиваю тебя: что дало тебе право мешать мне сделать свое дело относительно наших?

— Твой громкий голос мог разбудить цезаря, — отвечала она строго. — Только его сон избавил меня от необходимости провести возле него эту ночь.

Александр пожалел о своей безумной запальчивости, и когда Мелисса вкратце рассказала ему о том, что пережила она в последние часы, он со своей стороны сообщил ей причины, которые привели его к императору в такой поздний час.

— Адвокат Иоанн, христианин, вольноотпущенник госпожи Вереники, — сказал он, — посетил отца в тюрьме и слышал, как было отдано приказание отвести Герона и Филиппа в качестве государственных преступников на корабль, где они должны быть гребцами. Это было в послеполуденное время, и затем Иоанн узнал далее, что узники были отведены в гавань только за два часа до захода солнца. Это несомненная правда; однако же бесстыдный Цминис в полдень уверил императора, что отец и Филипп давно уже находятся на пути в Сардинию. Таким образом, презренный египтянин обманул императора, а это, конечно, поможет свернуть шею негодяю. Нужно воспользоваться временем, остающимся до утра.

Александра привело сюда в такой поздний час единственное желание — помешать отправлению галеры, так как Иоанн слышал от христианских сторожей гавани, что галера еще не снималась с якоря. Следовательно, судно может выйти в море не ранее как завтра, при солнечном восходе, только тогда будет снята цепь, которою заперта гавань. Если приказание задержать галеру придет много времени спустя после рассвета, то узники будут уже в пути, а отец и Филипп могут совершенно измучиться от управления тяжелыми веслами, прежде чем их освободит посланная вслед за галерой более быстроходная государственная трирема.

Мелисса слушала этот рассказ с меняющимися чувствами. Ради собственной безопасности она, может быть, ввергнула отца и брата в несчастье, потому что государственных узников ожидала ужасная судьба на скамье гребцов, и что значила она, несведущая девушка, которая могла так мало сделать и принести так мало пользы?

Андреас говорил ей, что обязанность христианина и каждого хорошего человека жертвовать собственным спасением ради спасения своего ближнего, и она чувствовала себя способною забыть о самой себе для счастья и жизни тех, кого она любила больше всего, так как только их одних она считала своими «ближними».

Может быть, еще было время исправить то, в чем она провинилась, когда она усыпляла императора, нимало не подумав о своих близких. Вместо того чтобы разбудить его, она злоупотребила своею властью над братом и, не позволив ему говорить, может быть, помешала их спасению.

Но праздное сожаление было здесь более неуместно, чем где — нибудь, и потому она плотнее закутала голову в свою вуаль и, отходя, крикнула брату:

— Подожди здесь, я сейчас вернусь.

— Что ты хочешь делать? — спросил испуганный Александр.

— Я возвращаюсь к больному, — отвечала она решительно. Брат в ужасе схватил ее руку, запрещая ей этот шаг именем отца. Но при его запальчивом возгласе: «Я не потерплю этого», она пыталась высвободиться из его рук и крикнула ему в лицо:

— А ты? Разве ты, от жизни которого зависит в тысячу раз больше, чем от моей, не пошел добровольно в тюрьму и на смерть, чтобы спасти своего отца?

— Он лишился свободы из — за меня, — прервал ее Александр. Но она быстро возразила:

— Если бы я не думала только о себе, то приказание освободить наших теперь было бы уже в гавани, Я иду!

Александр выпустил ее руку и вскричал, точно вынужденный каким — то внутренним толчком:

— Так иди!

— А ты, — торопливо сказала Мелисса, — отправишься к госпоже Эвриале. Она еще ждет меня. Расскажи все и попроси ее от моего имени лечь спать. Скажи также, что я помню слова относительно «исполняющегося времени». Запомни это выражение. Объясни ей, что если я снова подвергаю себя опасности, то делаю это по внушению моего внутреннего голоса, который говорит мне, что так следует поступить, и это справедливо, поверь мне, Александр.

Художник обнял и поцеловал сестру, но пожелания, которые он высказал ей по пути, она поняла только наполовину, потому что его голос прерывался от волнения.

Он считал подразумевающимся само собою, что должен проводить ее до комнаты императора, но она не допустила этого. Его появление повело бы только к новым затруднениям, говорила она.

Он покорился и на этот раз, но не согласился ждать ее возвращения здесь.

После того как Мелисса исчезла в помещении императора, он тотчас же исполнил желание сестры и сообщил Эвриале о случившемся.

Снова, ободренный матроной, которую отвага Мелиссы сначала испугала не меньше, чем его, он вернулся в передний зал, где, то в глубоком волнении ходя взад и вперед, то отдыхая на мраморной скамье, дожидался сестры. При этом им часто овладевал сон. Тогда все омрачавшее его веселую душу удалялось от него, и вместо устрашающих образов, мучивших его во время дремоты, он во сне видел прекрасную христианку Агафью.

Приемные комнаты уже были пусты, когда Мелисса проходила по ним теперь. При известии, что цезарь спит, большинство друзей императора отправилось на покой в город, а немногие оставшиеся были безмолвны при ее появлении. Филострат сказал им, что император питает к ней большое уважение как в единственной особе, которая может облегчить его страдания своею собственною чудесною силою врачевания.

В таблиниуме, превращенном в комнату для больного, теперь не было ничего слышно, кроме дыхания и легкого храпа спящих людей. Филострат тоже спал в кресле на заднем плане комнаты.

Когда философ возвратился, Каракалла заметил его и в полусне, а может быть, и совсем во сне приказал ему оставаться при нем, и, таким образом, философ был принужден провести ночь здесь.

Вольноотпущенник Эпагатос лежал на подушке, взятой из столового зала, врач крепко спал, и, когда его храп раздавался громче, старый Адвент толкал его и тихонько предостерегал. Он, бывший почтальон, был единственным человеком, который заметил приход Мелиссы; но он только блеснул ей навстречу своими полуслепыми глазами и после безмолвно заданного самому себе вопроса, что могло привести девушку снова сюда, повернулся, чтобы тоже заснуть, так как пришел в убеждению, что это молодое и сильное создание будет бодрствовать и находиться под рукой, если цезарю понадобится что — нибудь.