Кристин Ханна - Четыре ветра [litres]

– Привет, Белла. – Элса погладила корову по впалому боку.

Белла подняла голову и жалобно замычала. Ее большие карие глаза были подернуты пленкой.

– Я знаю, – сказала Элса, снимая ведро с забора.

Она отвела Беллу в относительную прохладу амбара, привязала к центральному столбу и придвинула к корове табуретку для дойки. Взгляд ее невольно обратился к сеновалу – сена почти не осталось. Она почти не сомневалась, что Раф спал там прошлой ночью. Опять.

Элсе нравилось доить коров. Сначала она долго не могла научиться; пока Элса осваивала технику, Роуз бесконечно на нее цыкала, но все же она научилась, и дойка стала одним из ее любимых занятий. Ей нравилось сидеть рядом с Беллой, нравился сладкий запах парного молока, глухое звяканье, с которым первая струя ударяла о металлическое дно. Нравилось нести ведро с парным молоком в дом, наливать его в сепаратор и, поворачивая ручку, снимать густые желтые сливки, оставляя цельное молоко для семьи, а снятое – на корм животным.

Элса протянула руку к едва набухшему вымени, легонько прикоснулась к обветренным соскам.

Корова замычала от боли.

– Прости, Белла, – сказала Элса.

Она попробовала еще раз, как можно более осторожными движениями медленно потянула соски вниз.

Полилась струйка пыльно-коричневого молока с земляным запахом. Каждый день нужно было больше времени, чтобы добраться до белого, пригодного в пищу молока. Первые струи всегда такие грязные. Элса вылила коричневое молоко, ополоснула ведро и попробовала еще раз. Она никогда не сдавалась, как бы грустно ей ни было от стонов Беллы, сколько бы времени ни требовалось, чтобы получить чистое молоко.

В конце концов она выдоила молоко, но еще меньше, чем обычно, и выпустила бедную корову попастись. Мило и Бруно в конюшне тяжело фыркали и от голода пытались грызть деревянную дверь.

Запирая амбар, она услышала выстрел.

Это что еще?

Она повернулась, увидела свекра у свинарника. Он опустил винтовку. Последняя свинья рухнула на бок.

– Слава богу, – пробормотала Элса. Мясо детям.

Она помахала свекру рукой. Он погрузил мертвую свинью на тележку и повез ее в амбар, вывесить перед разделкой.

Мимо лениво прокатилось перекати-поле, подгоняемое ветерком. Элса проследила за ним взглядом до забора, где, несмотря на засуху, несмотря на ветер, упрямо росли колючки. Коровы ели эти колючки, раз ничего другого не было. И лошади.

Она отнесла молоко в дом и снова пересекла пыльный участок между амбаром и забором. Ветер срывал с нее платок, будто пытаясь задержать, остановить.

Перекати-поле – клубок колючек и едва зеленых стеблей. Гибких. Крепких. С шипами острыми, как иголки.

Элса достала из кармана фартука перчатки и надела. Пробираясь через колючие верхушки, она срывала зеленые побеги и складывала их в фартук, как в чашку.

Потом попробовала колючку на вкус.

Неплохо . Может быть, слегка потушить их на оливковом масле с вином, чесноком и пряными травами? Вдруг получится по вкусу как артишоки? Тони любит артишоки. Или, например, замариновать их…

Завтра она позовет всех собирать колючки и придумает, как их законсервировать.

К полудню она собрала столько стеблей, сколько уместилось в фартуке, и пошла домой.

Дети и Тони уже собирались обедать.

– Я нашел виноград, – сказал Энт, подпрыгивая на стуле от радости, что и он принес еду.

Элса потрепала его по волосам и сказала:

– Сегодня один мой знакомый мальчик будет купаться.

– Обязательно?

Элса улыбнулась.

– Я отсюда твой запах слышу.

Тони снял шляпу, на лбу у него была белая полоска. Он сел, в два глотка осушил стакан чая и вытер рот тыльной стороной ладони.

В кухню вошла Роуз и налила мужу красного вина. Тони принялся за аранчини.

Это было любимое семейное блюдо: рисовые шарики, фаршированные сливочным сыром, в томатном соусе с панчеттой и чесноком. Элса положила груду стебельков в миску и поставила ее у раковины.

– А это что такое? – спросила Роуз, вытирая руки о фартук.

– Стебли колючек. Думаю, я смогу приготовить их так, что они будут съедобными. Вкус у них почти как у артишоков.

Роуз вздохнула:

– Вот до чего дошло. Итальянцы едят лошадиную еду. Мадонна миа.

– А где Раф? – спросила Элса. – Мне нужно с ним поговорить.

– Я весь день папу не видел, – сказал Энт. – Я тоже искал.

Элса вышла на крыльцо, позвонила в колокольчик, приглашая к обеду, подождала, оглядывая ферму.

Лошади и фургон на месте – значит, в город он не уехал.

Может, он в их комнате.

Она вернулась в дом, поднялась в спальню. В солнечном свете некогда белые стены казались золотистыми. На нее смотрел большой Иисус в раме.

В почти пустой комнате стояли только кровать, комод, который она делила с мужем, и умывальник с овальным зеркалом, поймавшим ее отражение. Все, как должно быть, только…

От кровати тянулась какая-то полоса, будто под нее что-то задвигали или вытащили.

Элса приподняла покрывало и заглянула под кровать. Увидела свой чемодан, с которым вышла замуж, и коробку с детской одеждой, которую она хранила на всякий случай.

Чего-то не хватает. Чего?

Она опустилась на колени, чтобы разглядеть получше. Чего же не хватает?

Чемодана Рафа. Чемодана, который он упаковал много лет назад, чтобы ехать в колледж. И распаковал, когда отец оставил здесь ее, Элсу.

Она распрямилась, огляделась. Его одежда и шляпа исчезли с крючков у двери. Элса медленно встала и подошла к комоду, выдвинула верхний ящик.

Его ящик.

Там лежала одна голубая полотняная рубаха.

Ей не верилось, что он ушел среди ночи, не сказав ни слова.

Она тринадцать лет прожила с ним, делила с ним постель, носила его детей. Она знала, что он никогда не был в нее влюблен, но это ?

Она вышла из комнаты. Семья – ее семья, их семья – сидела за столом. Энт взахлеб рассказывал, как он нашел виноград.

Роуз увидела Элсу и нахмурилась.

– Элса?..

Элсе хотелось рассказать Роуз об ужасном открытии, хотелось, чтобы та обняла ее, но надо молчать, пока она не убедится. Может, он просто пешком пошел в город за… чем-то.

Со всеми своими вещами.

– У меня… дела, – сказала Элса, понимая, что Роуз ей не верит.

Она выбежала из дома и схватила велосипед Лореды. Изо всех сил крутя педали, она ехала по густой пыли, покрывавшей дорожку. Приходилось объезжать сухие ветки и корявые сучья, которые посрывала последняя пыльная буря. Элса притормозила у почтового ящика. Ничего.

В такую жару она не встретила ни одного автомобиля, ни одного фургона. Только птицы сидели на телефонных проводах. Коровы и лошади бродили, жалобно выпрашивая еду и воду. Фермеры выпускали своих животных на волю, не в состоянии ни зарезать их, ни позаботиться о них.