Семен Гейченко - У Лукоморья [5-е изд.]

«Чего ж мне не помнить Лександру Сергеича-то, коли я с ним не раз купался в речке-то Сороти. В жаркие дни он купаться любил. Я в те поры уже землю пахал. Стал быть, на возрасте был. Мужики наши Лександру Сергеича кругом одобряли, потому что разговорчистый он был на все добрые дела... Однем словом, человек умственный и добрейший. Кто его о чем попросит, никому отказа не было. А как увидит, девки навоз везут, — всем велит потом вокруг сойтись. Песни поют, а он слушает... Иль вот ребята землянику наберут, а он у них купит да им же и отдаст ту землянику. Скажет: «Ну теперь вы землянику съешьте, детки, деньги за нее все равно заплочены...» Был он в те поры к нам прислан, под началом находился. И за что только его начальники притесняли, кто их ведает. Да он их и не боялся, никого. С жандармом дерзко разговаривал. А стариков нищих, которые песня поют, отыскивал да просил еще петь, а сам эти песни в бумажку списывал... А про которого мужика узнает, что тот петь горазд, сейчас к нему: «А ну, дедка, спой, спой!» Ну, тот и запоет... А Пушкин все слушает, слушает, да нет и попишет. А мы в окошко зырк, зырк... и стрекача. Много по полям да по рощам гулял и к мужикам захаживал, все для разговора. Все по-русски, знамо, сустречатся люди, так неужто сопеть — разговоры разговаривать нужно, ну он, значит, надлежаще это и любил очень. Привелось мне притом быть, как уезжал от нас Лександра Сергеич... Осень только начиналась. И не чаял-то он свого отъезду... А никак не чаял. Вдруг откуда ни возьмись жандарм преть: «Подполковник вас к себе требують», — орет. А Лександра-то Сергеич Пушкин и отвечает тому жандарму таково скоро: «Я, — говорит,—вашему подполковнику вот энтим местом кланяюсь» — и указал пальцем, каким местом-то. М-да! Вдруг глядь — сам исправник, а с ним и подполковник в тарантасе, да прямо к Пушкину. Принялся исправник у Пушкина пардону просить, а Лександра Сергеич глянул этак лукаво, потом смягчился. «Ничего, — говорит, — ничего!» И тут же коляска подлетает, а в ней фельдъегерь, слышь, из Москвы. В столицию вызывают... Тут Пушкин даже палку выронил. Потом эдак вздохнул чуточку и говорит: «Едем! Так твою растактак. Я свободен. Сейчас едем. В Москву». А фельдъегерь-то ему: не желают ли они домой заехать, в Михайловское, так Лександра Сергеич и руками замахал: «В Москву, в Москву... Кати!» — да в коляску и сел. Я ему и палку подал. Так и укатил из наших местов. Вот так-то...»

А вот эту легенду записал Чернышев в 1928 году в здешней деревне Бустыги со слов деда Семена Егорова.

«Было это на Поклонной горке, тут люди на крест молились, когда из лесу выходили. Вот тут очень любил сидеть Александр Сергеевич Пушкин. Сидел он и думы думал. Вот раз он и видит: идет народ на покос, на барские луга, крепостные, значит, много, много народу, и все на одного господина работают. И стал жалеть, что люди даром работают. Вот он и решил выдумать, как избавить народ: сочинил бумагу, что нужно невольникам дать свободу. Узнал про это царь и шлет в Михайловское телеграмму, чтобы Пушкин немедля скакал в столицу, потому что они все запутавшись... Ну Пушкин поехал. Царь сперва скривился, но потом подписал, господа тоже подписали... А как подписать-то? Пушкин и говорит: подписать ее надо, не вынимая из-под стола. Когда все подписали, то увидели, что это воля крестьянам. Тут уж им крыть нечем, дело было сделано по всей форме».

А вот этот рассказ записан мною уже в наши дни со слов одного старика из деревни Зимари, что напротив Михайловского, за рекой Соротью, П. Кондратьева.

«Жил в те времена на деревне Ворониче колдун по прозвищу дед Гаврила, по фамилии Посников. Он все умел делать. И болезни лечить, и нахождение потерь обнаруживать, и зубы заговаривать, и по бабьей части беспорядок из семьи выводить. Жил Гаврила за околицей слободы, в месте, которое прозывалось Каты,— это место было палаческое, здесь в старину палач жил. Еще недавно оно было в целости, и даже старый дом-развалюха стоял. Теперь название места только и сохранилось. Пушкин часто сюда хаживал по своим лечебным и колдовским делам и обо всем советовался с дедом, и когда болезни его дюже одолевали, и особенно когда пришла к нему досада на прохвоста Данкиса, который его и убил. Об этом хорошо рассказывал дед, который женился на дочке катовского знахаря. Рассказывала и Акулина — дочка попа Ларивона с Воронича, который был по прозвищу Шкода, на которого начальством было возложено наблюдение и ответственность за колдуном. Акулина ведь умерла уже при Советской власти. Умер и Гаврила уже при Советской власти. Стар был — годов не счесть. Всех, кто из семьи Катов, на погосте Ворониче хоронить церква не разрешала — Гаврилу похоронили в Михайловском, где у озера Маленец была «скудельня», то есть место погребения нечестивых — убийц и разных убогих, не помнящих родства, неизвестно откуда пришлых людей, или тайно убиенных помещиками своих рабов».

В сказаниях и легендах здешнего народа есть все о Пушкине — и его детстве, и годах ссылки, его друзьях, братьях, товарищах, его грусти, тоске, мечтаниях, рассказы о живодерах, помещиках-доносителях, о ненависти и злобе на поэта царя и его приспешников, о том, как Пушкин погиб от злодейской руки Дантеса и как его похоронили в Святых Горах. Есть рассказы и о бедах, пришедших на пушкинскую землю в годы Великой Отечественной войны, когда гитлеровцы пытались уничтожить все пушкинское — и его могилу, и его памятник, и здешних людей, свято хранивших воспоминания о нем, и вещественные следы его неповторимой жизни.

Во все народные легенды о Пушкине почти всегда вплетена сказочная нить, усиливающая близость Пушкина к простым людям, доверчивость и любовь народа к его светлому имени. Такова уж природа русского человека — сказочника-летописца.

...Прошло много лет. Давно нет старой России, которую нельзя «умом понять», нет «барства дикого», горюхинской нищеты и бесправия. Великий Октябрь, открывший новую эру в истории нашей Родины, дал народу высокую культуру. Чудесный мир пушкинского творчества стал неотъемлемой частью нашего чувства Родины, создаваемой нами культуры нового, коммунистического общества. «Народная тропа» к Пушкину не только не заросла, но сделалась широчайшим, подлинно всенародным путем. Об этом свидетельствует широкое паломничество в Пушкинские Горы, в Михайловское. Только в канун юбилейного 1974 года здесь побывало около полумиллиона экскурсантов и туристов. Отовсюду. Всех наций. Всех возрастов. К их услугам свыше ста экскурсоводов — специалистов, имеющих высшее образование: историков, литературоведов, искусствоведов. И вот что знаменательно — многие из них праправнуки местных крепостных крестьян и дворовых людей, современников великого поэта.

Шестьдесят лет тому назад в Михайловском был президент Академии наук СССР А. П. Карпинский. Он приехал с большой группой ученых и писателей, чтобы торжественно поздравить местных крестьян со стодвадцатипятилетием со дня рождения А. С. Пушкина и присвоением селу Святые Горы нового названия — Пушкинские Горы. Обращаясь к землякам поэта, он просил их беречь как зеницу ока пушкинские места, быть их заботливыми и верными хозяевами, ибо они принадлежат векам. «Пушкин, — говорил он, — это не только наше прошлое и настоящее, но и наше будущее. Он верный учитель, наставник, друг и товарищ всех грядущих поколений».