Семен Гейченко - У Лукоморья [5-е изд.]
- Название:У Лукоморья [5-е изд.]
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Лениздат
- Год:1986
- Город:Л
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Семен Гейченко - У Лукоморья [5-е изд.] краткое содержание
Настоящее издание «У Лукоморья», как и предыдущие, дополнено новыми рассказами, а также рисунками энтузиаста пушкинских мест — художника Василия Михайловича Звонцова.
У Лукоморья [5-е изд.] - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Подвинув кресло к окну, забрался в него с ногами, свернулся калачом, оперся локтями на подоконник и уставился во двор: «Господи, а здесь всё же ничего! Но, боже мой, боже, угодники и святители, неужели мне суждено жить здесь долго? А вдруг вечно, до конца жизни?.. Нет! Нет! Нет!» Встал, открыл ящик с пистолетами, подошел к окну, взвел курок, прицелился в небо и бабахнул.
С вершин деревьев слетела стая ворон.

ВЕСЕЛАЯ ТРАПЕЗА
В Михайловском доме было настолько тихо, что он казался необитаемым. Да он и был сегодня необитаем. Старуха нянька с другими дворовыми бабами ушла на богомолье в Опочку, хозяин заперся в своей каморке, приказав всем-всем не тревожить его под страхом гнева. Без задвижки — крепкой щеколды — и спущенных на окнах штор он работать не мог. А работалось сегодня усердно. Но вот кто-то нарушил приказанье. Вошел в соседнюю комнату. Постоял. Взялся за дверную ручку. Вздохнул, как мрачный волк.
— Эй, кто там?— крикнул Пушкин.
Молчание...
— Ах, мать моя богородица, кто там?
— Вашего приходу добрый пастырь,— прорычал волк.— Это я, отец Ларион Воронецкий, по вашему приказанию явился, Александр Сергеевич.
Пушкин задул свечи, откинул занавески и открыл щеколду.
— А... батя! Гряди, гряди, отче... Здравствуй, святой отец!— Пушкин смиренно сложил руки, сделав вид, что хочет подойти под благословение, как все обычно делают, когда встречаются со своим духовным пастырем.— Зачем пожаловал, отче?
Поп смешался:
— Да вот насчет сочинения я пришел, как вы приказывали, историю воронического погоста принес. С древней церковной книги переписал собственноручно... А вот это,— он протянул Пушкину завязанную узелком белую салфетку,— моя благоверная гостинца вам прислала — свеженьких просвирочек, только что из печи, горяченьких. Просила откушать.
Топая, как лошадь, поп вошел в комнату, положил на стул узелок и оглушительно крякнул. Оглядев комнату, книги, он развел руками и пророкотал:
— Вот он, храм наук и искусств!
Пушкин схватил узелок и стал его развязывать, просвирки выскочили на стол, как ядреные бабки. И тут он затараторил, как сорока на сосне:
— Уважаю тело Христово. Эх, дух, дух-то какой! Отче Ларивоне, а ведь недурно бы к этому телу добавить и крови бога живого. А? Вы ведь вкушаете, я знаю...
— Как будет милость ваша,— ответил поп.— Аз есмь грешен и многогрешен. Как говорится в писании: «Сподоби, господи, в сей день слегка напитися нам!»
— Аминь!— добавил Пушкин.— Вы, отче, пока устраивайтесь тут, а я сбегаю распорядиться по хозяйству.— И Пушкин выскочил в сенцы.
Поп остался в кабинете один. Поднявшись с дивана, он стал разглядывать комнату. Остановился перед портретом английского поэта, пытаясь прочитать нерусскую надпись: «Байрон». «Хм, красив, как девка». И прочитал надпись вслух по-русски:
— «Вучоп»! М-да. Вучоп какой-то...
Кругом были книги, книги, книги. На стенах, на полу, на полках. Открытые. Закрытые. В углу поленница навалена. На столе бумаги, писания...
Увидев отдельно лежащую на маленьком столике толстую книжицу в кожаном переплете, с крестом на обложке, ухмыльнулся и подумал про себя: «Похоже на нашу премудрость. Библия, сразу видно». Колупнув пальцем застежки, он раскрыл книгу. Что Библия — это верно, а только бес знает по-каковски писана, не по-церковному. Из Библии посыпались листки бумаги. Опять писания. Взял листок, поднес к глазам: невозможно понять, что писано, каракули какие-то да рисунки разные. Люди. Головы... Господи, да ведь это бабьи ноги! А это что, неужто сам Александр Сергеевич? Только почему с рогами?.. Тьфу, пакость — мыши с хвостами! Да кой леший мыши — черти это! Хм! Неужели хиромантией какой занимается, колдовством?

Отец Ларион крепко задумался, громко крякнул и только хотел закрыть «священную книгу», как дверь вдруг распахнулась и в комнату влетел Пушкин. Поп не успел положить книгу на место. Застигнутый врасплох, он покраснел как вареный рак.
— Всё любопытствуешь, отец Ларион?— усмехнулся Пушкин и, взяв со стола щипцы-съемцы, поднес их к носу попа.— А ты знаешь, что с любопытным случилось на балагане? А?
— Простите, сударь, я это не из любопытства, а от нескромности изображениев,— пролепетал отец Ларион,— к чему они? Ну, писание — оно писание и есть, вещь понятная — то есть мысли, сочинения разные, художества. А вот рисованы-то вы зачем, и в эдаком, извините, тревожном естестве? Извините меня, вы, значит, что ж, в нечистую силу верите?
— А то как же?— ответил Пушкин.— Есть бог, значит, есть и черти. Об этом ведь и в писании ясно сказано. Ты-то сам, отче Ларивоне, как, в какую силу больше веришь, в чистую или нечистую? Да ты не трясись и не крестись. Это и самому богу не очень-то ведомо. А знаешь, что такое нечистая сила? Сила эта — искушенье. Искушенье духовное и телесное, искушенье сердца и ума. Искушенье, которое заставляет человека думать, задачи решать, песни сочинять, книжки писать. Ведь вот ты пришел ко мне с крестом и молитвой, со святым делом. А какая сила стоит в сердце твоем — чистая или нечистая? По-моему, нечистая!— рявкнул Пушкин, ткнув пальцем в свои бумаги с нарисованными чертями. Черти забегали по бумаге.
Поп схватился за крест. Ноги его обмякли, и он чуть не повалился на стул.
— Ну, хватит!— крикнул Пушкин.— До чертиков дело еще дойдет, а пока что давай сюда...
В комнату внесли поднос. Пушкин пододвинул столик к окну, поставил стулья себе и гостю и пригласил к трапезе.
...Поп тянул вторую бутылку доморощенной. За кого и за что только не провозглашал Пушкин тостов! И за отцов-матерей, бабок-пупорезниц, за всех поящих, кормящих, милосердие творящих. За добрых людей во здравии и в болезнях и в нетях обретающихся. Потом стал возглашать многолетье полоненным, заключенным, затюремным, царской службой угнетенным...
Особую чару отец Ларион поднял за здравие покровителей храма своего — знатный род Ганнибалов и Пушкиных, за здравие своего возлюбленного кума Вениамина Петровича Ганнибала, по-дьяконски прокричав ему эдакое многолетие, что у Пушкина даже мурашки по коже пошли.
— Ну и труба иерихонская!— воскликнул он.
Когда уже поп был на последнем взводе, начались особо важные разговоры. Пушкин говорил о смысле жизни. Отец Ларион жаловался на свои убытки, на господ помещиков, которые неисправны в помощи священнослужителям, и что это потому, что все они аспиды и василиски.
Незаметно разговор перешел на божественное. Тут Пушкин словно вскочил на боевого коня, дав ему шпоры. Началась катавасия. Отец Ларион кричал, что это богохульство и канальство, что за такие безбожные речи ему, Пушкину, Сибирь полагается и вырывание ноздрей. Пушкин же летел все выше и выше, и, словно из поднебесья, на голову отца Лариона полетели срамные стихи про царя Никиту и его милых сорок дочерей...
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: