Николай Алексеев-Кунгурцев - Сборник Исторические романы. Компиляция. кн.1-6

«Какую-нибудь пакость против меня задумал устроить, вражий сын», — подумал Никита.

Дверь клетки приподнялась с помощью веревки, и что-то неуклюжее, косматое выпрыгнуло оттуда и зарычало.

«Медведем затравить хочет», — мелькнуло в голове силача.

— Посмотрим, так ли справишься с ним, как с моим господином? Ну-ка, схватись! — насмешливо крикнул с частокола Стефан.

— Авось, они с медведем понюхаются да и драться не станут: москаль ведь медведю свой брат! — пошутил кто-то из ляхов.

Никита не отвечал на насмешки. Он поспешно снял с себя кафтан и обернул им левую руку до локтя, оставив свободными только пальцы, и стал спокойно ждать.

Медведь, рыча, приближался. Немного не дойдя до парня, он поднялся на задние лапы, и помахивая перед мордой передними, переваливаясь, пошел на «москаля».

Никита не трогался с места. Горячее дыхание зверя пахнуло ему в лицо, пасть открылась с глухим ревом. В один миг левая рука «москаля» была уже в пасти медведя, а правая, как молотом колотила зверя по голове. Зверь как-то весь встряхнулся. Страшные лапы опустились на плечи борца. Никита зашатался, но устоял.

Зверь и человек стояли теперь грудь к груди. Зверь рвал тело когтями, куски мяса падали на землю вместе с лохмотьями белой рубахи, и, взамен той, на теле, казалось, появлялась новая, ярко-красная — обнаженное, кровавое мясо; человек теперь упирался медведю в горло правою рукой, а левою что-то рвал в его пасти; струйки крови стекали с нижней челюсти медведя. Лица Никиты нельзя было узнать — это была какая-то синевато-багровая маска, по которой тянулись вздувшиеся жилы. Ляхи-зрители сперва замерли от изумления, потом заговорили:

— Молодец, москаль! Ай-да москаль! Слава москалю! — кричали эти в сущности не злые, но легкомысленные люди, уважавшие силу и смелость.

— Подождите еще хвалить! — лепетал Стефан с бледным, искаженным злобою лицом.

Вдруг все ляхи гаркнули:

— Виват, москаль!

Они видели, как медведь зашатался, завыл и рухнул на землю, а левая рука Никиты держала красный вырванный язык зверя. Но вряд ли боец слышал эти восторженные клики. Он, тяжело дыша, обвел ляхов помутившимся взглядом, зашатался, схватился за грудь и упал на труп медведя. Кровь хлынула у него изо рта.

— Прими, Боже, дух мой! — пробормотал он.

Когда ляхи, перебравшись через частокол, подбежали к нему, он был уже мертв.

Месть Стефана совершилась, но он не был доволен ею: она послужила к новому торжеству «москаля», хоть и убила его. Лис с ненавистью смотрел на мертвое лицо Никиты и жалел, что теперь уже нельзя отомстить более тонко.

— Стефан, сегодня вечером пирушка у Яна… Придешь? — спросил кто-то из приятелей.

— Приду, — угрюмо ответил Лис.

Но прийти ему не удалось. Когда он вечером пробирался по улице к дому, где жил Ян, чья-то рука сжала ему горло, и острый нож по самую рукоять вонзился в его грудь.

— Это тебе за моего батьку! — в то же время промолвил молодой, звенящий от гнева голос.

Стефан упал, как подкошенный. Мститель попробовал рукою его холодеющий лоб и отошел.

— Ну, теперь можно мне и в Литву к моему господину, — пробормотал он.

Этот мститель был Афонька.

— А что, батюшка, как со свадьбой? Скоро ли? — спросил однажды Константин отца.

— Ну, брат, твоя свадьба, может, и мимо еще проедет, — угрюмо отвечал старик: он был в дурном расположении духа с самого вступления на престол Лжецаря.

— Да как же так, батюшка?! — воскликнул сын.

— Чванный что-то стал от меня морду воротить: я, вишь, не в милости у нынешнего якобы царя, на поклон к нему не пошел.

— Я съезжу узнать к Парамону Парамоновичу.

— Что ж, съезди.

Константин живо собрался. По дороге к дому Чванного он, размышляя, пришел к заключению, что отцовское предположение, пожалуй, справедливо. Недаром на последних свиданиях Пелагеюшка выглядела грустной, а глаза у ней были наплаканы. Он допытывался, она не говорила — тревожить не хотела. Что-то есть!

Под влиянием таких дум Константин сидел на седле, как на горячих угольях.

Чванный встретил его довольно сухо.

— Что скажешь? Да живей — я во дворец сбираюсь; царь сегодня на травлю едет, и я с ним.

— Правда ль, что ты отдумал дочку за меня выдавать? — выпалил молодой боярин.

— Есть грех!

— Да как же это ты так? Сговорил, и на! На попятный.

— Я не враг своей дочке, и что за мед выдавать ее за такого, которому ходу не будет? Вы, Двудесятины, в опале у царя, и сами виноваты — чего не ехали на поклон к нему? Спесивы некстати.

— Уж ладно, ладно, не толкуй! Хорош гусь — слова не держишь! — грубо заговорил раздраженный Константин и на минуту задумался. Вдруг он хлопнул себя по лбу и просиял.

— Ах, я дурачина! И забыл совсем! — пробормотал он.

Чванный что-то ворчал, но Константин его перебил.

— А вот я и в немилости, а пойду царю на тебя жаловаться — велит он тебе за меня дочь отдать!

— Сделай милость! Иди. Не хочешь ли, подвезу? — насмешливо заметил Чванный.

— Рад буду.

— А и в самом деле! Хоть посмеемся вдоволь. Ну, однако, мне пора.

— И мне тоже. Так добром не хочешь?

— Нет, уж поезжай к царю, пожалуйста! — хихикая, говорил Парамон Парамонович.

— Поеду, будь спокоен!

Когда Константин Лазаревич добрался до дворца, у крыльца стояло немало народу. Он протиснулся вперед и стал ждать выхода.

Скоро потянулись разные дворовые чины, между ними шел и Чванный, потом появился царь. Все пало ниц, земно кланяясь. Поклонился, как требовалось, и Двудесятин, но поторопился подняться и остановил Лжецаря возгласом:

— Смилуйся!

Чванный, видя Двудесятина исполняющим свое намеренье, не знал, смеяться ему или робеть. Лжецарь обернулся:

— Что тебе?

— Ты мне милостей сулил когда-то, царь-государь.

— Я? Тебе? Постой, что-то лицо твое мне, в самом деле, знакомо. Где я тебя видел?

— А под Новгородом-Северским… Я тогда лестницу приставил и первый…

— Ах, помню, помню! Точно сулил милостей, и за дело — молодец ты! Ну, чего же ты хочешь? Да встань с колен!

Константин поднялся.

— Есть, царь-государь, у тебя боярин, Парамоном Парамонычем звать его, прозвище Чванный.

— Знаю, кажется, есть… Ну?

— Вон он стоит… Сосватал я у него за себя дочку, и все было слажено, а теперь он на попятный — вы, говорит, не в милости у царя Димитрия Иваныча, за опального что за мед дочь выдавать. Прикажи выдать, царь-батюшка!

— Ха-ха-ха! Вот просьба! Что ж, любишь, знать, больно свою невесту?

— Страсть как!

— Ну, мы это устроим. Поди-ка сюда, — поманил он пальцем Чванного.

Тот подошел с низкими поклонами.

— Через неделю чтоб твоя дочка была повенчана с ним вот. Да не думай, что Двудесятины в опале — один этот побольше стоит, чем пяток таких, как ты, которые тем только и ведомы стали, что легко от царя Феодора отпали. Могу ли я на таких надеяться? А на него положился бы без опаски…