Николай Алексеев-Кунгурцев - Сборник Исторические романы. Компиляция. кн.1-6

Да, он — этот мужик-холоп — свободнее ее! Свободнее — значит, счастливее. Что она? Она — узница в этом роскошном тереме! И никогда не увидеть ей жизни настоящей — юность пройдет среди этих стен, старость — где-нибудь в маленькой монастырской келье. Жизнь для всех, но не для нее, для царевны. Как она радовалась тогда, что ее не выдали замуж за того белобрысого немца! Как ей дорог и мил казался тогда ее терем! Теперь не то — воли ей хочется, воли! Правда, ее и теперь пугает замужество с немилым — нет, лучше уж век в терему просидеть затворницей! — иного просит ее сердце. Чего? Бессильна ответить на этот вопрос царевна. Порою ей кажется, что ей нужно ласковое слово… Отец, мать, братец — они ли не ласковы с ней? А их слова не уменьшают ее непонятной, от всех скрываемой, грусти!

«Чего же? Чего?» — вертится безответный, мучительный вопрос в уме прекрасной царевны.

Чья-то рука погладила ее шелковистые темные волосы.

— Чего сидишь, Ксения? Ложись-ка да засни хорошенько, касатка моя! — промолвил над ее ухом голос матери.

Ксения обернулась:

— Неохота еще, матушка.

— А ведь время. Вишь, уж тьма совсем.

— Посижу еще маленько.

— Ну, посиди, посиди, не неволю. Пусть тебе последние деньки девичества слаще покажутся…

Царевна встрепенулась:

— Как последние?

— Чай, знаешь уж да притворяешься!

— Матушка! Ей-ей, не знаю!

— Небось, тебе Федюша не шепнул на ушко?

— Ни словечка.

— Тебя ведь сватают.

— Ну?!

— За королевича!

— За того же самого? — упавшим голосом спросила царевна.

— Нет! О том и думать забыли! Иного сватают. Красавец, говорят, такой, что заглядеться можно.

— Ах, и про того то же говорили, — поникнув головою, сказала Ксения.

— Нет, про этого не врут.

— А скоро он прибудет сюда?

— Уж встречь ему посланы бояре к Неве-реке…

Ксения сама не знала, радоваться ей этому известию или нет. Правда, предстояло расстаться с этим опостылевшим теремом, но зато… Ах, это «зато»! Зачем оно здесь замешалось! Приходится выходить замуж за немчина белобрысого, за немилого — что новый жених может оказаться совсем непохожим на прежнего, в это Ксения не верила: у ней сложилось убеждение, что все «басурмане» белобрысы и противны.

Поэтому, когда царица спросила ее:

— Рада ль, девушка, вести такой? — царевна почти искренне ответила:

— Лучше б мне остаться с тобой и с батюшкой!

— И-и, полно, не век ведь тебе свой в терему вековать, — сказала царица Марья и отошла от взволнованной Ксении.

— Затепли свечу и сбитню подай! — приказала холопке молодая боярыня Авдотья Тихоновна, одиноко сидевшая в потемневшем покое.

При свете принесенной свечи можно было заметить, что лицо боярыни сумрачно. Какая-то дума заставляла Авдотью Тихоновну хмурить брови, и теперь морщинка над переносьем, обыкновенно малозаметная, стала глубокой и придавала злое выражение лицу. Пар тонкою струйкой поднимался из поставленной на стол чашки горячего сбитня. Авдотья Тихоновна взяла чашку, сделала несколько глотков и поставила обратно на стол.

— И пить-то одной не хочется, — прошептала она. — Ох, житье мое горькое!

На пороге появилась холопка.

— Гость прибыл, боярыня.

— Скажи, что дома боярина нет и вернется когда, не знаю.

— Да он к тебе, не к боярину! Андрей Лукич…

— А! Андрюша! Зови его, чего ж ты? Словно первый раз!

Скоро Андрей Подкинутый вошел в комнату. В нем — в теперешнем плечистом, бородатом мужчине — трудно было признать былого Андрюшу. Он возмужал, окреп. Наравне с наружностью изменились и его внутренние качества. Про его былую кротость и ласковость давно все забыли — он стал сварлив, груб и не любил давать спуску. Только по отношению к Дуняше, нынешней Авдотье Тихоновне, он не изменился — был по-прежнему всегда ласков, услужлив и предан ей всею душой. Что касается ее мужа — его он терпеть не мог; в свою очередь, и Павел Степанович его недолюбливал. Когда они встречались — того и гляди, можно было ждать ссоры. Да ссоры уже и случались; правда, это были не крупные ссоры, но все же они оставляли след в душе обоих — более разгоревшуюся ненависть. Поэтому как один, так и другой одинаково избегали встречи. Павел Степанович обыкновенно спешил уйти из дому, едва только на крыльце раздавались шаги его недруга, а Андрей Подкинутый более любил приходить в отсутствие хозяина дома. Приходил же он нередко, особенно в последнее время. Он не мог не заметить, что Дуняша далеко не пользуется счастьем в замужестве. Несколько раз он заговаривал об этом с нею, но она отвечала уклончиво и неохотно, и Андрей бросил свои расспросы. Однако подозрение его не уменьшилось от этого. Напротив, оно перешло в убеждение. Что причина не совсем приятной семейной жизни — Дуня, этого Андрей не мог допустить: он слишком хорошо знал, как молодая боярыня любит своего мужа. Стало быть, виновна тут была другая сторона, т. е. муж. Однако со стороны Павла Степановича не было ничего такого, в чем его можно было бы обвинить; с женою он обращался всегда ровно, не особенно ласкал ее, правда, но и не был грубым с нею, желания ее исполнял почти беспрекословно. Словом, казался таким мужем, каких в Москве было поискать да поискать. И, несмотря на все это, молодой человек не сомневался, что Дуняша несчастлива с Павлом. Это говорила ему постоянная задумчивость боярыни, глаза, красные от недавних слез, тяжелые вздохи, вырывавшиеся порою из ее груди. Но в чем кроется вина всего? Со стороны Павла — несомненно, но в чем? Над этим Андрей напрасно ломал голову.

— Здравствуй, Дуняша!.. Ну что, как здоровенька?

— Здравствуй, Андрей! Ничего, живу помаленьку. Присаживайся. Сбитеньку хочешь?

— Пожалуй, выпью… А мужа нет дома?

— Нет… — ответила Дуняша, подавляя вздох.

— Часто он дома не бывает?

— Да частенько.

— Дела, чай?

— Должно, дела.

— А не скучно тебе одной-то все?

— Скучно не скучно, что поделаешь! — тяжело вздохнув, сказала боярыня.

— Что ты невесела, Дуняша?

— С чего веселиться?

— Да ведь и печалиться, кажись, не с чего: дом — полная чаша, муж молодой, ласковый, любит тебя…

— Любит ли? — сорвалось с губ боярыни.

Андрей насторожился:

— Как не любит! Да разве тебя можно не любить?

— Кабы так!

— А то нет? — спросил Подкинутый и даже подался вперед корпусом, — так его интересовал ответ.

Но Авдотья Тихоновна не ответила.

Андрей молча пил сбитень.

— Друг ты мне, Андрюша? — неожиданно прервала молчание боярыня.

— Дуня! Сама знаешь… — с упреком ответил молодой человек.

— Верю… Да… Знаешь, когда тяжко, хочется душу отвести с человеком верным… Андрей! Горе есть у меня большое!

— Поведай мне.

— И то хочу. Никому не жаловалась и не буду, а тебе скажу… Не люба я мужу, Андреюшка!