Ольга Елисеева - Переворот

— Но пока-то мы здесь! — Сиверс уже сорвал голос и продолжал возмущаться не так яростно. — Да и что ты мне толкуешь? Меня прислали с приказом собрать полк, двигаться в Петергоф и занять позиции в зверинце. Это единственное укреплённое место...

Шванвич опять расхохотался.

— Вот вас там всех и перестреляют, как диких зверей.

— Вас? — не понял адъютант. — А ты разве не пойдёшь с нами?

— У меня трёхдневный отпуск. — Швед пожевал травинку и сплюнул.

— Какой отпуск? — не поверил своим ушам Сиверс. — В городе переворот, мы солдаты.

— Наёмные, — уточнил Мартыныч. — Значит, имеем право и на отпуск, и на жалованье, в отличие от рекрут. А где оно, наше жалование? За два месяца не плачено.

— Ты с ума сошёл, — поразился адъютант. — Ты что же, вот так просто возьмёшь и поедешь в город к семье?

— Нет, — Шванвич потянулся. — В город я, пожалуй, не поеду. Там сейчас иностранцам небезопасно. Останусь здесь. И вам советую. Что наши полторы тысячи против гвардии? Плевок в ведре с водой. А если вы окажите русским сопротивление, то они по злобе действительно могут обойтись с нами круто. Важно сразу же вступить в переговоры и предложить сдачу на условиях сохранения жизни и личной безопасности. Думаю, их офицеры сумеют удержать солдат от насилия.

— Но... но это предательство, — выдохнул адъютант. — Мы обязаны сохранять верность присяге. Наш несчастный император взывает к нам о помощи...

— А ты построй всех на плацу и спроси, что они выберут: моё предательство или твою верность? Повторяю: мы наёмники. Нам дела нет до бед хозяина. Есть деньги — воюем. Кончились — не рассчитывай на верность. Тем более, когда удача отвернулась.

Сиверс махнул рукой, всем видом показывая, что больше не желает говорить с сержантом. Поднятые сигналом трубы на плац уже спешили голштинцы. Они выстроились в каре перед дворцом, одёргивая мундиры и поправляя пояса. Речь адъютанта была короткой. В полку служили не только немцы, но и шведы, лифляндцы, выходцы из Курляндии и Польши. Не все хорошо понимали по-немецки. В рубленых, но сильных выражениях Сиверс рассказал им о случившемся и потребовал немедля подчиниться приказу.

На мгновение над площадью повисла тишина, а потом все заговорили разом. Одни, в основном природные голштинцы, требовали идти на помощь императору. Другие возражали, что не обязаны рисковать ради глупца, настроившего против себя русских и подставившего их, ни в чём не повинных иностранных наёмников, под удар.

Как и предполагал Шванвич, немного нашлось охотников идти в Петергоф и защищать зверинец. В самом выборе этой позиции для большинства было что-то оскорбительное. «Русские затравят нас, как медведей, — возмущались они. — Нам следовало бы поспешить на выручку к своим семьям в Петербург...» Но и на это решились немногие.

Когда Шванвич наблюдал, как две роты голштинцев, составившиеся из наиболее верных и отчаянных сторонников Петра, покидают Ораниенбаум, он насвистывал под нос арию из комической оперы «Нанетта, или Торжество слепого случая»:

Сам он не собирался ни в резиденцию, ни в город. Если с его Мартой, женщиной скаредной и рано увядшей, случится недоброе, то муж вряд ли будет долго жалеть. Что же до сына, то русские обычно жалостливы к детям и не задавят «волчонка». Собственная шкура беспокоила Шванвича куда больше. У него было немало знакомцев в гвардии, и он рассчитывал первым вступить в переговоры с кем-то из офицеров, когда части мятежников займут Ораниенбаум. Сейчас его интересовал другой вопрос: в резиденции паника, дворец почти пуст. Если он пройдётся по комнатам в поисках законной добычи мародёра, никто даже не обратит на это внимания. Мундир послужит ему лучшей защитой.

Пока дураки решают, спешить ли на помощь к императору, умные люди делают состояние. И речь должна идти уже не о подсвечниках...

Александр Мартынович преспокойно обогнул дворец и вошёл в него не через парадный вход, а со стороны караулки, что, естественно, не вызвало ни малейших подозрений. Потом он миновал узкий коридор, отделявший помещение для дежурных офицеров отличных покоев императорской четы. Спальня государя его не привлекала, там у Петра Фёдоровича всё было по-солдатски. Даже с роскошной елизаветинской кровати он приказал снять пуховики и почивал на голых досках, покрытых шинельным сукном. Комната императрицы тоже не могла похвастаться роскошью убранства. Её Величество отличалась бюргерским практицизмом и не чувствовала себя по-домашнему среди хрусталя и позолоченной бронзы.

Зато покои, отведённые фаворитке Воронцовой, соединяли тонкий парижский шик с самыми варварскими представлениями о богатстве. Именно там Шванвич намеревался найти немало ценных безделушек, а может быть, и спрятанные драгоценности графини. Пётр дарил ей много и без разбору. Случалось, насыпал в стакан жемчуга и на ложке протягивал дамам. Та, что решалась проглотить белый шарик, получала его в подарок. В этом жесте было заключено грубое бесстыдство императора. Воронцова глотала всегда, и из полученных ею жемчугов уже получились тяжёлое колье, серьги и диадема о двадцати камнях. Все они, прежде чем украсить чело возлюбленной государя, побывали у неё в толстой кишке и вышли через задний проход. Это особенно забавляло Петра, и он беспрестанно рассказывал о сём конфузе, а Лизка хохотала, не считая себе за бесчестье.

Шванвич тоже не почёл бы бесчестьем похитить камни подобной судьбы. Ведь украшения, созданные из них знаменитым Позье, считались шедеврами ювелирного искусства. Но на столе Елизаветы швед нашёл лишь две алмазные булавки в виде бантов да гранатовую бутоньерку. И то хлеб, решил Мартыныч. Он без церемоний вскрыл ножом ящики итальянского комода, каждый из которых исполнял свою мелодию. В двух нижних лежало бельё. Шёлковое, лионское, с дорогим золотистым кружевом павлиний глаз. Если б была возможность вынести отсюда увесистый тюк, то коллекция ночных сорочек императорской пассии стоила не дешевле диадемы.

Дальше шли ленты, гребни, сетки для волос. Склянки с тяжёлыми пряными ароматами. Нюхательные соли от мигрени. И вот наконец глазам взломщика открылась индийская шкатулка чёрного дерева с инкрустацией из слоновой кости. Замок, естественно, не поддавался. Пришлось попотеть, прежде чем Александр Мартынович справился с ним. Нож был отброшен, в ход пошла кочерга. Каково же было разочарование вора, когда внутри обнаружились не перстни и ожерелья, а какие-то плотные, желтоватые листы, исписанные по-русски. Возможно, эти вещи имели для владельцев какую-то ценность, но для него были абсолютно бесполезны. Шванвич бросил бумаги на пол и продолжал рыться в ящиках, пока не набил карманы порядочным числом «безделушек», тысячи так на три.