Владислав Бахревский - Гетман Войска Запорожского

Услышав о таком приеме их посланца, янычары взялись за оружие. Регель и ее отец отправились к матери падишаха, старой валиде Кезем-султан. После быстротечных переговоров валиде-султан вышла к янычарам, покрытая фатой. Евнухи несли перед ней опахала и дымящиеся жаровни. Это был знак, что она согласна свергнуть с престола сына.

Янычары захватили и разграбили дворец великого визиря, и, отводя угрозу штурма Сераля, Ибрагим был вынужден выдать бунтовщикам Мегмета. Его тотчас казнили.

Но восставшие уже хотели большего!..

— Но восставшие уже хотели большего! — повторил Ислам Гирей и помрачнел.

— Великий муфтий направил в Сераль янычарских начальников: падишах Ибрагим должен явиться в Ая-Софью и дать ответ улемам о своем управлении государством.

Падишах разорвал фетьфь. Он пригрозил, что убьет великого муфтия, но янычарский ага ответил ему: «Твоя собственная жизнь, а не муфтиева в опасности. Разве только я упрошу, чтоб тебе дали окончить дни твои в темнице».

«Неужели нет среди вас верных, которые не пощадили бы жизни, защищая меня, падишаха?» — воззвал он.

Ему ответили молчанием.

— Ему ответили молчанием, — как эхо повторил Ислам Гирей.

— Падишах Ибрагим побежал к матери, но она потребовала отречения.

В это время великий муфтий прислал новую фетьфь: «Султан — нарушитель Корана — есть неверный и недостоин владеть мусульманами».

Ибрагима из покоев матери отвели в темницу и туда же отправили его престарелых невольниц.

На престол возвели сына Ибрагима, малолетнего Магомета IV.

Сефирь Газы, закончив рассказ, молчал.

Ислам Гирей поднял глаза на братьев.

— Я позвал вас для того, чтобы обдумать совершившееся, — повернулся он к диван-эфенди. — Ты, Сефирь Газы, говорил много, скажи еще, что ты думаешь…

Вопрос был похож на ловушку.

— Ныне в Истамбуле о себе думают, — ответил Сефирь Газы.

— Цветущий сад крымского хана не увянет столь долго, сколь хану будет сопутствовать удача в набегах, — сказал Ислам Гирей. — Пока у истамбульского наездника рука не держит узды, нам следует позаботиться о том, чтоб у каждого татарина переметная сума была наполнена золотом сверх меры, чтоб, вывались из этой сумы серебряный талер — татарин нагнуться поленился бы.

— Великий хан, гетман Хмельницкий уже полтора месяца бездействует, ожидая твоего прихода, — сказал калга.

— Собирай войско! С войском пойдешь ты, калга, чтобы новые истамбульские власти не посмели обвинить меня в неподчинении.

— О, великий, дозволь сказать слово, — поклонился хану нуреддин. — Калге понадобится некоторое время для сбора войска, а столкновение между Хмельницким и региментариями Речи Посполитой может произойти в ближайшие дни. Не следует ли тебе, великий государь, отослать к гетману Войска Запорожского Тугай-бея с его людьми?

— Вместе с Тугай-беем, в знак дружбы и твоего доверия, великий хан, можно было бы отпустить к гетману его сына, — подсказал Сефирь Газы.

— Да пошлет Аллах победу батырам Крыма и всем друзьям нашим.

Хан Ислам Гирей умел слушать и принимать дельные советы.

Небо вывесило на просушку старую, драную, разбухшую от воды сермягу. Лохмотья мотало ветром. Дождевая холодная пыль сыпала за ворот. Холмы и ложбины блестели тускло, влажно, ручьи и сама речка Пилявка отливали свинцом.

— Ну и послал Бог погоду! Пропасть, а не погода! — Данила Нечай в сердцах сплюнул.

Хмельницкий и Кривонос разом посмотрели на полковника: Хмельницкий с усмешкой, Кривонос — сердито.

— Не послал бы, молиться надо было всем войском о ненастье, — сказал Кривонос.

— А! — махнул рукой Нечай. — Не хуже вашего знаю: по такой сырости крылатая конница крыльями-то не больно помашет, а все равно драться лучше в добрую погоду. Скверно умирать на такой мокрой и холодной земле.

Хмельницкий снова посуровел.

— Как находишь табор? — спросил у Кривоноса.

— Ты, Богдан, большой мастак таборы ставить, — ответил Кривонос. — Место выбрал ровное, удобное для маневра. И отступить при случае есть куда, и атаковать в любую сторону можно.

— Табор я в шесть возов заложил. Не слишком крепко, но достаточно, чтобы согнать спесь с пана Заславского и прочих. Нам нужно душу у них вымотать, а потом мы сами ударим.

Хмельницкий показал на земляную запруду, соединяющую оба берега реки. На плотине казаки строили редут, рыли шанцы.

— Здесь станешь ты, — Богдан положил руку на плечо Максима.

Оба смотрели на этот клочок насыпанной земли.

— Первый удар идет в охотку, — вздохнул Богдан. — Нужно заставить их потерять веру в себя. Здесь будет очень тяжело.

— Постоим, — сказал Кривонос. — Мои хлопцы города привыкли брать, но и постоять сумеют.

— Хорошим зубам — самые крепкие орехи, — Данила Нечай снял шапку и подкладкой вытер мокрое лицо.

— Уж не завидуешь ли? — спросил Кривонос.

— Ох не завидую! — честно признался Нечай.

— А ты — завидуй. Не казакам гетман самое тяжкое место доверил, но вчерашним крестьянам… У поляков, слышал я, тысяч сорок?

— Больше, — сказал Хмельницкий. — Сорок тысяч шляхты да тысяч около десяти наемной немецкой пехоты.

— С паном Осинским мы уже встречались.

— Табор у них огромный, слуг втрое-вчетверо больше господ рыцарей. И ведь тоже все с оружием. Только казак в окопе стóит двоих, а то и троих. Шапками нас не закипаешь. Да и татары вот-вот подойдут.

— Поеду свой полк ставить, — сказал Кривонос. — Давай, Богдан, обнимемся. Дело обещает быть серьезным.

Обнялись.

— И с тобой тоже, — сказал Кривонос Нечаю. — Ты казак славный, не задирай только носа перед хлебопашцами.

— Не бойсь! Набьют твоим лапотникам сопатку, Нечай первым придет сдачи за вас дать.

— Никому никакого самовольства не дозволяю, — сказал гетман. — У каждого будет свое дело.

Над Старо-Константиновом ликовал полонез. Шляхта плясала. Окна в домах сияли огнями, пьяные голоса затягивали песни, слышался визг женщин.

А дождь моросил, ровный, нудный, холодный.

Павел Мыльский сменил посты и вместе с вымокшими часовыми ввалился в сторожевую башню. Часовые сбрасывали мокрые плащи. Им поднесли вина.

Павел тоже выпил. Вино погнало из пор закоченевшей кожи холод. Павел содрогнулся, налил еще вина и сел у печи.

Жолнеры вели усталый ночной разговор.

— Слышь, — говорил смуглый, очень молодой жолнер седоусому своему товарищу. — В Баре будто бы среди бела дня вышли мертвецы из костела, те, которых Кривонос под стенами замучил. Целый час шли и пели: «Отомсти, Боже наш, кровь нашу!»

— Куда же они шли? — спросил седоусый.

— А никуда. Растворялись в воздухе. Духи — тварь бестелесная.

— Врут! — уверенно сказал седоусый.