Александр Антонов - Евпраксия

Той порой Евпраксия уже пришла в себя. Она поужинала вместе с Милицей, и теперь они сидели у тёплого очага и обдумывали, как им быть дальше.

— В замке мне неё чужие. Граф Людигер не из тех, кто прощает обиды, и будет добиваться своего. Матушка Гедвига, может, и знает о его происках, но и словом не попрекнёт, — рассуждала Евпраксия.

Милица посетовала:

— Господи, хоть бы Родиоша скорее вернулся. А без него нам и в путь нельзя.

— Это верно. Да и распогодилось. Вон как ветер завывает в трубе. И снежная крупа в окна бьёт. Ладно уж, отсидимся день-другой, а там и Родион вернётся, — смирилась Евпраксия.

Надежды затворниц оправдались. В полдень, когда прекратился снегопад, на дворе весело залаял пёс. Милица выбежала на крыльцо и тут же вернулась, радостная и оживлённая.

— Эта благодать! Родиоша пожаловал домой.

Спустя четверть часа усталый, продрогший на морозе Родион сидел у очага и, пока Милица накрывала на стол, рассказывал Евпраксии о том, по каким причинам княгиня Ода не приехала из Кёльна в Штаден.

— Сказала твоя тётушка, что её под стражей отправили в Гамбург. А причиной тому повеление императора не искать с тобою, матушка, встреч.

— И что же они обкладывают меня, как медведицу в берлоге? — удивилась княгиня.

— Так и есть, облог чинят. А причина тому одна. Да ты её, матушка, ведаешь.

Уже за столом Родион попытался узнать, почему Евпраксия покинула замок. И она, ничего не утаив, рассказала о поведении молодого графа. Родион выслушал внимательно, лицо посуровело, серые глаза ещё больше потемнели, сказал твёрдо:

— Я убью злочинца. Я брошу ему перчатку и в честном поединке снесу голову. Ему не уйти от кары.

— То не угодно мне, Родион, — заметила Евпраксия. — Нам лучше покинуть Штаден и уйти в Гамбург. Вот только как?

Евпраксия была права. У них не было экипажа, а лишь одна усталая лошадь. Родион успокоил её:

— Мы уедем завтра. Чуть свет я схожу в замок, возьму твоих коней и колесницу. А пока, ты уж меня помилуй, матушка, прилягу я на полатях. Дорога сморила.

Родион проснулся задолго до рассвета. Быстро собрался и покинул дом. В конюшне оседлал коня и уехал в замок. Лишь только развиднелось, как он вернулся и пригнал во двор пару серых копей, запряжённых в крытую колесницу. Можно было покидать Штаден. Однако Евпраксию что-то удерживало. И она поняла, что не может уехать, не простившись с могилой супруга и графиней Гедвигой. Евпраксия не хотела прослыть беглянкой. За утренней трапезой она сказала Родиону и Милице:

— Мы сегодня уедем в Гамбург, но прежде побываем на могиле Генриха и заедем в замок. Не могу же я уехать в одном сарафане.

Замок встретил княгиню и её спутников мёртвой тишиной. Евпраксия велела Милице и Родиону собрать и уложить в колесницу все её личные вещи, одежду» обувь, сама же ушла в покои матери Генриха. К своему неудовольствию, там она встретила Людигера. Она сделала вид, что между ними ничего не произошло, поздоровалась и даже улыбнулась. Остановившись перед графиней, которая сидела в кресле, тихо сказала:

— Матушка Гедвига, сегодня я уезжаю в Гамбург.

Графиня долго и молча смотрела на невестку, у неё не было повода задержать её в замке. Не появилось и желания спросить, почему она уезжает. Гедвига поняла одно: их больше ничего не связывало. У графини могло бы прорезаться к княгине чувство благодарности за то, что она щедро поделилась своим состоянием. Меха, шубы, столовое золото и серебро — всё это оставалось в замке, и Евпраксия не побуждалась вернуть богатство.

— Ты вольна делать всё, что тебе нравится, - ответила наконец Гедвига и прикрыла глаза рукой.

Евпраксия могла уходить и слегка поклонилась Людигеру. Он же вонзил свой взор в Евпраксию, и в нём опять появилось нечто от рыси, вышедшей на охоту. Когда же княгиня сделала невольное и резкое движение рукой, вызванное безразличием к её вдовьей судьбе со стороны Гедвиги, перед взором Людигера вспыхнуло мелькнувшее однажды видение — летящая в него стрелою рука, которая и поразила его.

— Прощайте, матушка Гедвига, и не поминайте лихом, — собралась с духом Евпраксия и направилась к двери.

Но едва она скрылась за ней, как позади послышался окрик:

— Стойте, княгиня!

Евпраксия не желала ещё раз быть обожжённой рысьим взглядом и побежала. Но сапоги Людигера гремели всё ближе. Ей удалось достичь лестницы, а внизу стоял её спаситель. Родион в два прыжка влетел на лестницу, и Людигер наткнулся на его грудь.

— Забудь о княгине, граф, ежели дорога жизнь! Говорит тебе о том боярин Родион.

Людигер вскинул руку, дабы ударить боярина, но Родион перехватил её и сжал с такой силой, что заставил Людигера сесть на ступени лестницы.

— Вот и сиди. Так-то лучше!

Покидая Штаден, Евпраксия настраивала себя на весёлый лад. Она надеялась, что новая полоса жизни принесёт ей больше радости и покоя, может быть, она найдёт настоящую любовь. Ей хотелось встретить человека, подобного Родиону, хотелось быть счастливой. Мысли о Родионе иногда пугали её. Не могла она, не имела права обидеть, оскорбить добрую Милицу, дать ей повод для ревности и страданий.

В гамбургский замок княгини Оды беглецы приехали в горячую пору. Шли сборы в дальнюю дорогу князя Вартеслава. Княгиня Ода и плакала от предстоящего расставания, и гневалась за непослушание сына, и печалилась оттого, что сама не может уехать в милый сердцу Киев, потому как стояла на пороге нового замужества, с графом Вартовом из Ганновера, с которым познакомилась в Кёльне на похоронах императрицы. Встретив Евпраксию в просторном вестибюле и повинившись в том, что не могла заехать в Штаден, она поделилась своим горем:

— Голову потерял мой сердечный сынок, не спит, не ест, всё Русью бредит: то Днепр у его ног плещется, то золотые купола взор ожигают. Л я так думаю, что ожгла ему очи княжна смоленская, Елена. Да ты ведь помнишь её, ежа годом старше тебя и в Киев с батюшкой приезжала. — Поток слов тётушки изливался обильно. Да Евпраксии нравился её русско-немецкий говор. — А я уж и смирилась: пусть катит в Киев. Вот только не знаю, соберусь ли на свадьбу, потому как сама в тенета попалась.

Прибежал Вартеслав. Он был грустно-весёлый. Обнял Евпраксию, попечаловался:

— Вдовствуешь, лебёдушка, тяжкий крест несёшь. — И подлил масла в огонь: — Да махни ты на всё рукой, поедем со мной на Русь. То-то дорога ближней покажется.

Евпраксия засмеялась, оживлённо сказала:

— Не опередил ты моей потуги, Вартеславушка. — И обратилась к Оде: — Я ведь тоже на Русь собралась, тётушка. Да и поеду вместе с братцем. Вольная я отныне.

Княгиня вздохнула, слезу набежавшую смахнула, подумала, что на сборы Евпраксии уйдёт дня три — надо ведь с банком всё уладить. А да и хорошо, что три лишних денька с сынком побудет. Однако, размышляя о сборах в дорогу племянницы, Ода вспомнила о том, что было ей сказано в Кёльне: «Не побуждай княгиню Адельгейду уехать на Русь, не ищи себе беды». Однако княгиня Ода осталась верна себе, пренебрегла предупреждением фаворита императора и закружилась со сборами в дальнюю дорогу сынка и племянницы.