Ольга Роман - Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России

Но он забыл и не подумал сразу. Вспомнил и сказал. Улыбнулся. Получилось весело и здорово. И в точку. За Россию. Знай наших!

Василек беспечно подхватил его невольный вызов:

Павел махнул рукой. И стал уже серьезным. Не переспоришь. Не переспоришь этих упертых и горьких коммунистов. Это, наверное, просто слишком яркое солнце, что почти готовы вдруг навернуться на глаза слезы. Только он знает – не солнце. «Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк.23:34). Они были вдвоем друзья. А теперь – враги. Больше, чем враги. Анафема. «Да будет он тебе, как язычник и мытарь» (Мф.18:34). «Ты же, человече равнодушне, владыко мой и знаемый мой…» (Пс.54: 13) – только она, понимает Павел. Между ними вместо прежней дружбы. Эта печаль.

Только Василек уже стоит серьезный. Он как будто знает. Деникин подойдет к самой Москве. Юденич будет у Петрограда. Но Сибирь дальше. Павел не будет участвовать в этих боях. Он будет участвовать в каких-то своих. Василек будет знать, что он не здесь. Что он где-то в Сибири. И, наверное, там другая война. Не такая жестокая. Василько будет верить. А как на самом деле – он никогда не узнает. Ведь его там тогда не было. Все так. Забытый стишок с ученических времен. «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» [89] А.С. Пушкин.

А потом Василек вспомнил, как его всегда благословляла и крестила бабушка на пороге перед выходом их дому. Он сдерживал яростное и презрительное дыхание и терпел. Потому что это была бабушка, и он уважал бабушку. А ее старорежимные взгляды – это было не его дело.

Он сосредоточенно и серьезно смотрит на Павла. Что-то прикидывает. Наверное, невозможно что-то прикинуть правильно, если ты чего-то никогда не делал. Но память – она ведь всегда память. Как себя самого осенять крестным знамением он ведь знает. Когда еще не понимал, что всё это сказки. А сейчас у него за плечами было высшее техническое училище. Голова работала и пространственное мышление тоже имелось. Инженер все-таки.

Василек налагает на товарища крестное знамение.

– Я не верю, – говорит он. – Но ты ведь веришь. Может, тебе поможет.

Крест. Крест свой и Крест Христов, знает Павел. «Отвергнись себя…» (Мк.8:34) «Когда Иисус возлюбил юношу: то предложил ему последование Себе и ношение креста (См.: Мк.10:21). Не отвергнем призвания! Приемлется призвание, когда, при пришествии скорби, христианин признает себя достойным скорби; последует с крестом своим христианин Господу, когда благодарит, славословит Господа за посланные скорби, когда “не имать душу свою честну себе” (Деян.20:24), когда всецело предает себя воле Божией, когда еще с большею ревностию устремляется к исполнению евангельских заповедей, особенно заповеди о любви к врагам» [90] Игнатий Брянчанинов. . «Все христианское житие на земле есть не что иное, как покаяние, выражаемое деятельностию, свойственною покаянию. Христос пришел призвать нас на покаяние. Обрати особенное внимание на слова Его: “Приидох призвати на покаяние” (Ср.: Мф.9:13). Не веселие, не трапезы, не гуляния, не пирования, не лики, но покаяние, но плач, но слезы, но рыдание и крест…». [91] «Все христианское житие на земле есть не что иное, как покаяние, выражаемое деятельностию, свойственною покаянию. Христос пришел призвать нас на покаяние. Обрати особенное внимание на слова Его: “Приидох призвати на покаяние” (Ср.: Мф.9:13). Не веселие, не трапезы, не гуляния, не пирования, не лики, но покаяние, но плач, но слезы, но рыдание и крест предлагает нам здесь Господь наш. Видишь, в чем должна проводиться на земле жизнь христианина! Увидишь это, читая Евангелие Христово. Имеется здесь и для христиан веселие, но духовное. Они радуются не о злате, сребре, пище, питии, чести и славе, но о Бозе Спасе своем, о благости и милости Его к ним, о надежде вечного живота» (Святитель Тихон Воронежский и Задонский. Келейные письма. Келейное письмо 99, Сочинения, т.15).

И Павел только кивает. Потому что слов нет. Он – настоящий друг, Василек. Так за него переживает, оказывается. «Эх, яблочко, / Да куда катишься?» Печаль. Горькое, отчаянное горе. Пропадет ведь задаром со своим коммунизмом. «Ни в сем веке, ни в будущем» (Мф.12:32). И по вере вашей да будет вам, вспоминает он на себя. «О, го́ре мне гре́шному! Па́че всех челове́к окая́нен есмь, покая́ния несть во мне; даждь ми, Го́споди, сле́зы, да пла́чуся дел моих го́рько…»

Наверное, он узнал его первым. Или, наоборот, – тот его.

– Как поживаешь, красный командир?

– Павел Лесс, – спокойно поправляет Павлик.

Павел не удивился неожиданной встрече. Половина нового пополнения была этих прежних красноармейцев. Попавших в плен и направленных в строй. Не было людей, не было новых сил. Скоро все рухнет и закончится. Такова окажется жизнь. «Ведь от тайги до британских морей Красная Армия всех сильней…» Но пока еще краха не было. Пока еще было ничего неизвестно.

Павел не понял, когда вызвал полковник. Он забыл, что месть – страшное чувство.

– Вы были красным командиром в Петрограде. Сразу после революции.

Он забыл. Он совсем забыл эту страницу своей жизни. Не придал значения и вчера. Все было не так и не то. Он все равно оставался прежним офицером. Это была его контрреволюция. Павел не сказал. Ничего не сказал. Просто знал: все слова прозвучат сейчас жалким и ненужным оправданием. Неубедительным и бездоказательным. Когда-нибудь потом. Когда будет новое небо и новая земля. Когда откроются дела и помышления всех сердец. Все станет известно. Все станет понятно. И не надо будет слов. Но сейчас все равно никто не поверит, как все было.

– Виноват, господин полковник, – тихо сказал Павка. – Больше не повторится.

– Не просто краскомом, – заметил тот. – Ярый коммунист.

Павел не понял. Это обвинение или вопрос? И что он должен? Коммунистам и комиссарам – военно-полевой суд и расстрел без суда. Но это глупое обвинение. Господин полковник и сам должен понимать.

– Коммунистов за Веру, Царя и Отечество не бывает, – сказал он и осенил себя крестным знамением.

– Все равно, – прозвучал непреклонный ответ. – Оружие.

Павел стоял. И молчал. Но это глупость. И какая-то ошибка. Наверное, он не верил. Все равно не верил. И наконец подошел к столу. Положил оружие. Вытянулся. Вскинул голову. И лихо, браво, по-юнкерски отдал честь. Потому что – слава Богу за все. Все равно. Он все равно прежний офицер. Даже если уже и будут сорваны погоны. Даже если на расстрел. Стоять. И молчать.