Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– …держите ее! Пусть смотрит! – как сквозь толстое одеяло, донесся до нее голос капитана Рэдфорда. Чужие широкие ладони сразу же впились в ее плечи, запястья, а тот, сутулый, который раньше вел счет, обеими руками взял ее за подбородок и затылок, не позволяя отвернуться. Когда снова раздался свист кнута и глухие стоны Джека, все равно невыносимо отчетливо различимые на фоне одобрительного рева толпы, девочка зажмурилась, захлебываясь слезами.

Все закончилось как-то слишком быстро – и одновременно исчезли державшие ее руки; вокруг воцарилась странная, оглушительная тишина. Эрнеста несмело дернулась, обхватив себя руками, и распахнула полные слез глаза, с трудом веря в то, что такое возможно.

Ее отец, высокий, сильный и решительный, стоял прямо перед капитаном Рэдфордом, крепко держа его за руку, сжимавшую кнут, и когда он заговорил, голос его показался Эрнесте выкованным из чистого металла:

– Если ты еще раз тронешь этого мальчишку, я убью тебя!

– Убирайся к черту! – прорычал Рэдфорд, резко дернув руку с кнутом вверх в попытке ударить им противника по лицу. Дальше все произошло, словно осветившись одной кратчайшей вспышкой молнии: капитан Антонио, извернувшись, впечатал кулак ему под ребра, сбив с ног, швырнул о землю и пнул сапогом по пальцам, вынуждая бросить кнут.

– По закону все, да? По закону? Вот тебе твой закон! Сына родного калечить? Я думал, ты мне друг, а ты!.. – он грязно и страшно выругался. Рэдфорд, что-то невнятно выдохнув, перевернулся на бок и попытался повалить его на себя. На сей раз удар отца пришелся ему точно в челюсть, и еще один, последовавший сразу же за ним – в живот.

– Эй, Сэм, Марти, Дик, отвяжите парня! Я забираю его, – громко потребовал капитан Антонио, и никто не осмелился возразить ему или остановить троих матросов, принявшихся кромсать столь туго затянутые вокруг запястий, колен и щиколоток Джека веревки, что проще было их разрезать, чем развязать.

– Папа! Папочка! – опомнившись, наконец выдохнула Эрнеста, со страхом и восторгом глядя на него. Капитан Антонио вздрогнул и обернулся, только сейчас заметив дочь:

– Что ты здесь делаешь? Ты… Он что, и тебя бил? – никогда прежде она не видела в его глазах такого ужаса, смешанного с неистовой яростью – в два шага отец оказался рядом с безуспешно пытавшимся подняться на ноги Рэдфордом и схватил его за шиворот: – Ты ее трогал? Трогал, я спрашиваю?! Отвечай! – он повернул к дочери его перепачканное кровью лицо. – Ты, ты скажи! Скажи, и я убью его!!!

Эрнеста в ужасе глядела на него, не смея произнести ни слова. Она даже не думала осуждать отца, не допускала самой мысли, чтобы возразить ему – и тем более не стала бы лгать. Не ее бесконечно любимому, сильному и доброму папочке, единственному, кто воспротивился совершаемой несправедливости и смог настоять на своем, остановить безумца–судью и защитить их с Джеком. Но, глядя вот так в искаженное болью и бессильной яростью лицо капитана Рэдфорда, Эрнеста понимала, что может верить отцу: этот человек умрет, если она скажет правду.

Вокруг все молчали. Они видели… они скажут, если она солжет… или вообще не посмеют вмешаться – так же, как не смели во время расправы над Джеком…

– Нет, папочка, – почти шепотом ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза и осторожно пряча за спину опоясанную красной полосой руку, которую до сих пор жгло болью. – Нет, капитан Рэдфорд не бил меня. – И, вжав голову в плечи, подбежала к уже отвязанному Джеку, которого отцовские люди как раз укладывали на импровизированные носилки из куска парусины, прежде заменявшей боцману Сэму Дугласу плащ: – Осторожнее, пожалуйста!..

– Стараемся, – пробормотал изо всех сил прятавший глаза старпом. Когда Эрнеста, отказавшись от его помощи, бросилась в толпу, он предпочел поскорее отправиться к капитану, чтобы сообщить ему обо всем, и теперь надеялся лишь на то, что девочка не вспомнит об его собственном невмешательстве в случившееся.

– Мама… Мамочка, ты здесь? – пробормотал Джек, пытаясь разлепить склеившиеся от слез и пота ресницы.

– Это я, Джек. Папочка, можно я возьму?.. – метнувшись обратно, Эрнеста почти сорвала с его пояса небольшую фляжку с пресной водой – ром капитан Антонио обычно с собой не носил – и опять подбежала к носилкам: – Вот, попей. Станет легче…

– А вот вода, кстати, и правда не помешает, девчонка дело говорит, – подтвердил также исполнявший обязанности судового врача боцман, но капитан Антонио нетерпеливо перебил его:

– Нет времени! Понесем ко мне в дом, это ближе всего. Эрнеста, беги вперед, предупреди маму, чтобы послала за доктором и освободила какую-нибудь комнату. А вы – расходитесь, нашли, на что поглазеть! – набросился он на толпу зевак, облепившую их со всех сторон и с каждой минутой становившуюся все гуще. – Э–эх, поднимай! Донесем, донесем, парень, рано тебе умирать еще… Эх ты, бедняга…

Дома было невыносимо тихо и спокойно. Эрнеста, как и велел ей отец, пулей влетела внутрь, пересекла крохотный внутренний дворик с тихо шелестевшим фонтаном, наугад метнулась в столовую, где служанки как раз накрывали к обеду, и почти упала в объятия матери, захлебываясь смехом и слезами.

Слава Богу, объяснять ей почти ничего не пришлось: сеньора Фрэнсис уже знала о случившемся и сразу отправилась выполнять распоряжения мужа. К тому моменту, когда отец и его люди внесли в дом едва живого Джека, эта маленькая, необыкновенно энергичная женщина с густой копной ярко–рыжих волос успела подготовить одну из гостевых комнат на первом этаже, а на пороге едва различимой тенью маячил доктор, очевидно, боявшийся пудовых кулаков посланного за ним повара Джима даже больше, чем мести капитана Рэдфорда. Готовы были и чистая постель, и бинты, и все лекарства, имевшиеся в их доме, и даже Эрнеста, отправленная следить за тем, чтобы как следует прокипятили и затем остудили воду для промывки ран, сумела кое-как прийти в чувство. В комнату, где положили Джека, ее, разумеется, не пустили, но мама уверяла, что отец и доктор сделают все, что в их силах, а ей самой велела отдыхать и молиться за его здоровье.

После долгих уговоров няня все же увела ее наверх, переодела, накормила, а затем усадила рядом с собой перед образом пресвятой Девы Марии и принялась горячо и усердно читать вслух какие-то молитвы – Эрнеста честно пыталась повторять за ней, но почти сразу же уснула, привалившись плечом к ее теплому мягкому боку. Однако уже через полчаса она очнулась с криком, свалилась со скамейки и, не слушая с тревожным возгласом бросившуюся к ней няню, обеими руками вцепилась в подножие статуэтки.

– Пожалуйста, пожалуйста, пусть он не умрет! Я… Я всегда буду молиться, утром и вечером, каждый день, и никогда–никогда не буду забывать! Пусть… пусть лучше я всегда буду плохо учиться… Нет, я буду учиться, я все–все выучу сама и больше никогда не буду читать по ночам, а еще не буду… то есть, буду хорошо себя вести и всегда слушать папу и маму, только пусть он не умрет!.. – Последние слова она прокричала, уже захлопнув за собой дверь комнаты, и опрометью бросилась вниз по лестнице.