Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

Белов никогда не пытался представить себе, куда ведут эти пути, он просто знал, что там, впереди, куда шла страна, будет лучше. Новые заводы и фабрики, жилые дома, школы и больницы, гигантские стройки вроде той, на которой он сам работал! Вот это и надо было помещать в Мемориале. Это и было тем реальным, что родилось в той далекой ссылке.

Настроение поднялось от этих мыслей, и даже собственные проблемы ушли на второй план, как мелкие и глупые. Вышел на улицу. До Николь отсюда было всего пятьдесят километров.

Возле высокого фундамента, где должен был встать монумент, высаживали разноцветные анютины глазки. Учительница и пионервожатая тренировали отряд пионеров. Все были в красных галстуках и белых рубашечках. Дети стояли в две шеренги, скандировали звонкими голосами:

– И-и-и, раз! Сразу пионерское приветствие пошло! Молодцы! Руденко! Саша! Опять опаздываешь! Все уже вскинули руки, а ты только из кармана тянешь! Я матери скажу, она тебе карманы зашьет! Так, еще раз, следующий куплет – «Жизнь прекрасная нашего вождя»…

Белов пошел к буксиру. На берегу горели костры из строительного мусора, бригадка зэков весело очищала территорию вдоль широкой деревянной лестницы, что горело – летело в огонь, что плыло и тонуло – в Енисей.

Внизу у баржи снова суетились, там починили лебедку. К обеду вождя сняли на платформу и на бревнах-катках, как древние строители пирамид, осторожно потянули наверх к Пантеону.

«Полярный» не отпускали, он простоял еще сутки, а потом его срочно отправили в Дудинку – чего-то не хватало, Сан Санычу не объяснили чего. Старшим на барже теперь был психованный майор. Когда показалось Ермаково, Белов стал настаивать на десятиминутной остановке, «отдать документы в диспетчерскую», майор выхватил пистолет и пригрозил арестом.

«Полярный» на самом малом шел вдоль ермаковских причалов. Белов, серый от бешенства, ушел к себе в каюту. Фролыч заглянул, дал папиросу:

– До Дудинки порожняком двенадцать часов ходу, обратно – двадцать… Потерпи, Сан Саныч, послезавтра здесь будем. Можно «поломаться» дня на три… – Фролыч дружески придерживал за плечо своего капитана. – Сядь вон, допиши! Успокоишься!

На столе лежало начатое письмо «Милая моя, чудесная Николь…». Сан Саныч кивнул и вышел на палубу. Ермаково уже не видно было. Он хмуро докурил, выбросил папиросу и вернулся в каюту.

«…навигация только началась, а я второй раз уже прошел мимо тебя. Только рассматривал наши места, где мы гуляли с “неуклюжим и пузатым гадким утенком”, который снова превратился в прекрасную мою Николь… Как ни стараюсь, не могу представить себе нашу Клер. Ее имя для меня очень взрослое, и она все время кажется мне большой девочкой. А может, я просто мало ее видел, поэтому и не могу представить.

Сейчас прошел мимо тебя, и все опустело внутри. Так хотелось приказать Фролычу, чтобы он сделал оборот и высадил меня в Ермаково навсегда. Если бы я знал, что так мы сможем навсегда остаться вместе, втроем, я бы так и сделал, хоть кочегаром пошел бы!

У меня на эту навигацию большие планы по работе. При первой же возможности заберу вас на “Полярный”, оформлю тебя в штат, в июле – августе тепло, а Клер тринадцатого будет уже три месяца. Вопрос с разводом должен решиться к концу июля, и все наладится.

Не знаю, когда ты получишь это письмо, скорее мы увидимся раньше, и я заберу вас!

Целую тебя и Клер много-много раз, обнимаю, смотрю на вас, любуюсь… как бы я хотел хоть что-то из этого сделать.

Место поварихи до сих пор пустует. Команда ждет только тебя!»

Нехорошая сила рулила судьбой Сан Саныча. Обратный рейс в Курейку отменили, а буксир поставили таскать лихтера с дудинским углем на Диксон. Работа была мужская, как раз для «Полярного» и денежная, в другой раз он очень рад был бы, но не сейчас.

Он тосковал и всерьез задумывался, не уволиться ли, обсуждал с Фролычем. Речной флот считался полувоенной организацией со своим оперотделом, «Полярный» были прикомандирован к ответственной стройке МВД. Оперотдел Стройки следил за политической благонадежностью не только заключенных, но и вольнонаемных, и такое увольнение могли назвать экономическим саботажем. Белов не рассказывал старпому о Квасове, но сам об этом очень помнил, Квасов вряд ли забыл ему отказ.

В начале августа «Полярный» пришел в Дудинку, и на буксир прибыл капитан-наставник Мецайк. Начались пробы с толканием.

Константин Александрович Мецайк был легендой флота. Больше сорока лет его жизни прошли на Енисее. За ним числилось множество заслуг – первопрохождения рек Енисейского бассейна, перегоны речных судов северными морями из Европы, руководство большими ледовыми экспедициями, но главная – это был человек, составивший лоцию реки Енисей от Енисейска до Дудинки. Энциклопедию и настольную книгу всех енисейских капитанов.

Метод толкания Мецайк предлагал еще до войны.

Взойдя на борт «Полярного», капитан-наставник постоял, осматриваясь, и негромко произнес:

– В 1921 году этот пароход назывался «Амстердам». Я шел на нем из Архангельска. Отличная посудина.

Белов уступил Константину Александровичу свою каюту. Сосредоточенный, неразговорчивый, с умными, строгими, но не жесткими глазами под седыми лохматыми бровями. Он был не очень здоровый человек, из-за астмы он спал сидя и, некурящий, курил какую-то специальную траву. Никогда не курил ее при других. Разговаривал со всеми на вы, даже в шторм был выбрит и аккуратно одет. От него всегда исходило спокойное благородство.

В первый же вечер сели обсуждать предстоящие работы. Мецайк достал свои чертежи, у него все было продумано тщательнее, даже мелкие узлы профессионально вычерчены в трех проекциях, но и Сан Саныч с Фролычем и Померанцевым тоже кое-что придумали неглупое. Капитан-наставник одобрительно кивал головой.

Для экспериментального рейса взяли палубную баржу «Припять». В Дудинке погрузили 2000 тонн угля и стали толкать ее в Игарку. Туда было двести пятьдесят километров. Баржа была подготовлена, вместо деревянного кринолина, который защищал рули, по их чертежам был сделан металлический. Нос буксира входил в специальную обойму.

Главным был вопрос управляемости. Буксир вместе с баржей были длиннее ста метров, и как они поведут себя счаленные вместе, никто не знал. Шли не торопясь, пробовали разные варианты. Управлялся состав тросами, которые натягивались с кормы буксира за корму баржи. Они могли быть натянуты максимально жестко и тогда получался «жесткий счал». Баржа при нем была одним целым с буксиром, не рыскала, не болталась даже в шторм. На прямых участках это было то, что надо, но при маневрах такому длинному «судну» нужно было много места.