Эдвард Бульвер-Литтон - Гарольд, последний король Англосаксонский

Он запахнул свой плащ и прошел, не оглядываясь, медленным шагом через обширную палату, а толпа расступалась перед ним с уважением и со страхом. Собранию казалось, будто с его уходом мгновенно рассеялась непроглядная туча, застилавшая свет дня.

Годвин стоял неподвижно, как статуя, закрыв лицо плащом.

Гарольд смотрел печально в глаза членам собрания: их лица предвещали суровый приговор.

Гурт прижался к Гарольду.

Всегда веселый и беспечный Леофвайн был на этот раз мрачен как ночь.

Вульфнот был страшно бледен. Только Тости играл совершенно спокойно золотой цепочкой.

Только из одной груди вырвался тихий стон; один только Альред проводил добрым взглядом обвиненного Свейна!

Достопамятный суд кончился повторением приговора над Свейном и возвратил Годвину и его сыновьям все их прежние почести и прежние владения. Вина за распри и смуты пала на чужеземцев, и все они подверглись немедленному изгнанию, за исключением небольшого числа оруженосцев, как, например, Гумфрея Петушья нога и Ричарда сына Скроба.

Возвращение в Англию даровитого и могущественного дома Годвина немедленно оказало благотворное влияние на ослабленное в его отсутствие управление хозяйством. Макбет, услышав об этом, затрепетал в своих болотах, а Гриффит Валлийский зажег вестовые огни в горах и на скалах. Граф Рольф был изгнан только для виду, в угоду общественному мнению; как родственник Эдуарда, он вскоре не только получил позволение возвратиться, но даже снова был назначен правителем марок и отправился туда с громадным числом войск против валлонов, которые не переставали совершать набеги на границы и почти уже завоевали их. Английские рыцари заменили бежавших нормандцев; все остались довольны этим переворотом, только король тосковал о нормандцах и был вдобавок принужден возвратить нелюбимую супругу-англичанку.

По обычаю того времени Годвина обязали представить заложников в обеспечение своей верности. Они были избраны из его семейства, и выбор пал на сына его Вульфнота и Хакона сына Свейна. Но так как Англия перешла в руки Годвина, залог не достиг бы необходимой цели, оставаясь на хранении Эдуарда Исповедника, поэтому решили держать заложников при нормандском дворе, пока король, уверившись в верности и преданности их родных, не позволит им возвратиться домой... Роковой залог и роковой хранитель.

Через несколько дней после переворота, когда мир и порядок воцарились и в городе, и во всей стране, Хильда стояла на закате солнца одна у каменного жертвенника Тора.

Багряный тусклый солнечный шар опускался все ниже за горизонт среди золотистых прозрачных облаков; кругом не видно было ни одной человеческой души, кроме высокой, величественной пророчицы у рунического жертвенника и друидского кромлеха. Она опиралась обеими руками на свой посох; можно было подумать, судя по ее позе, что она ждет кого-то или во что-то вслушивается. Никто не появлялся на пустынной дороге, а она, очевидно, услышала шаги; ее зрение и слух были великолепны. Она улыбнулась, прошептала: «Солнце еще не село!» и облокотилась в раздумье на жертвенник, наклонив голову.

Через некоторое время на дороге появились две мужские фигуры; увидев Хильду издали, они пошли быстрее и взошли на пригорок. Один был облачен в одежду пилигрима, с откинутым назад широким капюшоном плаща, он еще сохранил остатки красоты, и лицо его выражало твердость духа. Его спутник, напротив, был одет чрезвычайно просто, без броши, которую носили тогда таны; но осанка его была очень величественна, а во взгляде чувствовалась привычка повелевать. Эти люди представляли собой резкую противоположность, хотя в чертах обоих было очевидное сходство. Последний из них был чрезвычайно грустен, но кроток и спокоен. Страсти не омрачили ясность его чела, не оставили на нем своих резких следов. Длинные густые светло-русые волосы, которым заходящее солнце придавало прекрасный золотистый блеск, были разделены пробором и ниспадали до плеч. Брови, темнее волос, были тонки и имели такую же правильную форму, как у нормандцев; на щеках, загорелых от труда и воздуха, играл свежий румянец; его высокий рост, сила, проистекавшая не столько из крепкого сложения, сколько из его пропорциональности и воинского воспитания, – и все вместе взятое составляло тип англосаксонской красоты. Вообще он отличался тем истинным величием, которого, кажется, не ослепит никакое великолепие, не поколеблет никакая опасность и которое является следствием сознания собственной силы и собственного достоинства.

Это были Свейн и брат его Гарольд. Хильда устремила на них пристальный взгляд, нежно смягчившийся, когда она смотрела на пилигрима.

– В таком ли положении, – произнесла она, – ожидала я встретить старшего сына великого Годвина? Для кого я не раз спрашивала у звезд и сторожила заходящее солнце? Для кого я чертила таинственные руны на ясеневой коре и вызывала скинляка [20]в бледном сиянии из могил мертвецов.

– Хильда, – ответил Свейн, – не хочу укорять тебя тем семенем, которым ты засеяла ниву: жатва с нее снята, коса переломилась... Отрекись навсегда от своей мрачной гальдры [21]и обратись, как я, к единственному свету, который не померкнет!

Пророчица задумалась и сказала спокойно:

– Вера уподобляется вольному ветру! Дерево не может сказать ему: «Остановись на моих ветвях!», и не может человек сказать вере: «Осени меня своей благодатью!»... Иди с миром туда, где душа твоя найдет себе успокоение: твоя жизнь отцвела. Когда я пытаюсь узнать твою судьбу, то руны превращаются в бессмысленные знаки и волна не колышется. Иди же, куда фюльгия [22]направляет стопы твои! Все-отец дает ее каждому человеку со дня его рождения. Ты желал любви, которая была тебе запрещена. Я предсказала, что твоя любовь воскреснет из недр гроба, в который жизнь вколочена в самом ее расцвете. Ты жаждал прежде славы, и я благословила меч твой и соткала крепкие паруса для твоих кораблей. Пока человек может еще желать, Хильде дается власть над всей его судьбой; но когда его сердце обратится в пепел, на зов мой откликается только безмолвный труп, который возвращается опять в свою могилу по прекращении чар... Однако же подойди ко мне поближе, Свейн: я некогда убаюкивала тебя своими песнями в дни твоего беспечного и счастливого детства!

Хильда с глубоким вздохом взяла руку изгнанника и стала в нее всматриваться. Уступая невольному порыву сострадания, она вдруг поцеловала его дружески в лоб.

– Я размотала нить твою, – продолжала она, – ты блаженнее всех, презирающих тебя и немногих сочувствующих. Сталь тебя не коснется, буря пройдет безобидно над твоей головой, ты достигнешь убежища, которого жаждешь... полночная луна освещает развалины – мир развалинам воина!