Александр Чаковский - Мирные дни

– Прошу, – согласился Ольшанский.

И тогда Ирина обвела взглядом комнату, отыскивая меня, и, найдя, сказала:

– Лида, расскажи товарищу.

– Так вот, товарищ Лида, – прервал Ольшанский Ирину, поворачиваясь ко мне, – вы рассказывайте мне так, будто я зулус и ничего не понимаю.

Наши глаза встретились. Я стояла улыбаясь и смотрела прямо на него. Ольшанский немного отступил, на лице его по­явилась растерянная, недоумевающая улыбка, потом он сделал ко мне два неуверенных, робких шага.

– Простите… Мне кажется…

– Ничего вам не кажется, – весело ответила я, – все это так и есть на самом деле.

Тогда он подбежал ко мне, схватил за руки и стал трясти их, повторяя:

– Ладога? Правда? Ладога? Ведь это вы? Ну конечно, вы!.. Вот так встреча! Ах, чёрт возьми, вот так встреча!

Я увела его в соседнюю комнату.

– Как же все это? – бормотал он по дороге. – Нет, вот по­думайте, как же всё это произошло?. Как вы попали сюда?

– Я могла бы задать вам такой же вопрос.

– Ну, какое сравнение! – ответил Ольшанский. – Я кор­респондент, я Фигаро, то здесь, то там. А вот вы…

– Ая всё время здесь. А «там» не бываю, – рассмеялась я. – Помню, помню, – как бы про себя говорил Ольшанский, – в машине ехали… Вы меня тогда… – Он вдруг осёкся и по­краснел.

Мне было странно видеть Ольшанского краснеющим, словно девушка. Я поняла причину и решила ещё больше подзадо­рить его:

– Да, да, а потом в «Астории»… Помните, я номер открыла шпилькой…

– А-а, – облегчённо протянул Ольшанский, словно осво­бождаясь от каких-то сомнений. – Ну как, встретили?

– Да, – ответила, – но только вчера.

– Что? – удивлённо переспросил он, проведя рукой по гла­зам. – Что за фантасмагория?

– Да нет никакой фантасмагории. Мы тогда тоже виделись. А вчера встретились уже окончательно. Насовсем.

– Так, так, – пробормотал Ольшанский и, широко улыб­нувшись, пробасил: – Ромео и Джульетта! – И вдруг доба­вил: – А я вот один. И всё время войны один, и сейчас один. Неуживчивый характер. И корреспондент к тому же. Все рыс­каю по белу свету и пишу про чужое счастье.

В голосе его зазвучали грустные нотки.

– Знаете что, – предложила я, – приходите к нам в гости. Посидим, вспомним Ладогу.

– К вам? – растерянно повторил Ольшанский.

– Ну да, конечно, – подтвердила я, – к нам, ко мне и к Саше. Ведь вы же знакомы?

– Он здесь? – спросил Ольшанский, будто не поняв всего того, что я ему говорила раньше. – Значит, вы в самом деле вместе? – Теперь он окончательно пришёл в себя. – Значит, всё в порядке? Вот здорово! Да это, знаете ли, тема для очерка. Ну, может быть, не сейчас, а, скажем, к годовщине прорыва блокады, ей-богу!

Я рассмеялась, потому что вспомнила, как он тогда, на ла­дожском ветру, «выжимал» из меня материал для очерка.

– Но сейчас я вам буду рассказывать про другое, – сказа­ла я. – Ведь так? У нас, когда вы придёте, мы устроим вечер воспоминаний, а сейчас будем говорить не о прошлом, а о бу­дущем. Хорошо?

– Ну ясно, дело – прежде всего, – пробасил Ольшанский. – Одну минуту!

Он схватил свой канареечный портфель и, отдёрнув мол­нию, вытащил блокнот.

– Итак, я слушаю. Но помните, я зулус. Прошу попроще и поконкретнее.

– Хорошо, – ответила я, стараясь собраться с мыслями, – попробую.

– Наш завод – сталелитейный, машиностроительный, – начала я, стараясь, чтобы всё было как можно яснее. – Он вы­рабатывает части машин и сами машины. Таким образом, мы прямо или косвенно участвуем в создании тысяч самых разно­образных вещей. Но этого мало. Наш завод является как бы заводом-институтом. Он выпускает машины-уникумы, машины-оригиналы. Потом другие заводы будут выпускать «копии». Почти в каждой машине, будь то трактор, самолёт или паро­воз, имеются движущие части. Эти части изнашиваются скорее других, потому что испытывают на себе силу трения и дейст­вие вибрации. Понятно?

– Вибрация? – Ольшанский слегка помахал пальцами в воздухе. – Понятно.

– Ну вот, – продолжала я, – таким образом, вам должно быть ясно и то, что эти самые движущие силы должны быть особенно прочными.

– Элементарная логика, – кивнул головой Ольшанский.

– Но не просто прочными, – разъяснила я. – Просто проч­ность влечёт за собой ломкость, хрупкость. Движущая деталь должна быть и прочная и в то же время податливая…

– Переход от формальной логики к диалектической, – усмехнулся Ольшанский.

– Если хотите – да! Это достигается цементацией… Дойдя до первого специального понятия, я остановилась. Мне очень хотелось, чтобы Ольшанский понял всё до конца.

Если нас действительно поддержали бы в центральной газете, мы могли бы праздновать победу. Я тщательно подбирала сло­ва. Важно было, чтобы Ольшанский не только понял, но и за­интересовался нашим делом.

Я посмотрела ему в глаза. Он слушал внимательно.

– Что же такое цементация? – продолжала я, как заправ­ский лектор, стараясь подражать инженеру Горяеву, одному из лучших преподавателей нашего техникума. – Цементация есть тот процесс, которому надо подвергнуть сталь, чтобы наделить её свойствами, о которых я говорила: твёрдой поверх­ностью и вместе с тем вязкой сердцевиной. Цементация произ­водится посредством горячей обработки металла. Чтобы цемен­тировать металл на одну десятую миллиметра глубины, надо подвергать его обработке в течение часа при температуре около девятисот градусов. Вот и представьте себе: сколько надо за­тратить времени, чтобы цементировать деталь на глубину, ска­жем, двух-трёх миллиметров?

Я снова сделала паузу и взглянула на Ольшанского. Он ничего не записывал и смотрел не на меня, а куда-то мимо. «Не получается, – решила я. – Не умею рассказывать. Надо пойти за Ириной. Нельзя рисковать». Но в это время Ольшан­ский посмотрел на меня в упор и улыбнулся:

– Ну, профессор?

И я тоже улыбнулась и стала продолжать. Я рассказала ему о том, что ещё перед войной учёный Вологдин предложил заменить сложный процесс цементации поверхностной закалкой металла посредством токов высокой частоты. В этом случае закалка стала бы минутным делом. Получилась бы огромная экономия во времени, не говоря уже об улучшении качества самой закалки.

– Так в чём же дело? – прервал меня Ольшанский. – Ка­лите себе на здоровье по этому самому способу, раз все так ясно.

Тут меня точно подстегнул кто-то. Я сразу сбилась со своего «профессорского» тона. Воспоминания нахлынули на меня.

…Я вспомнила, как однажды после работы – это было уже давно – Ирина дала мне прочесть книгу Вологдина и как на другой день рассказала мне о своих планах по внедрению на нашем заводе этого метода. Я вспомнила, как горели большие глаза Ирины, когда она говорила, какую это произведёт рево­люцию на нашем заводе, и как бегал её карандаш по бумаге, когда она подсчитывала примерную экономию.