Александр Чаковский - Мирные дни

Я вспомнила, как мы пошли с нашим предложением к глав­ному металлургу Абросимову, нашему главному «врагу»…

В ушах моих зазвучали спокойные, размеренные слова Абросимова, что никакой Америки мы своим предложением не открываем, что способ Вологдина давно известен и приме­няется, но применяется там, где есть поточное производство и стандартные, раз навсегда установленные размеры деталей. Это, так сказать, уже вчерашний день техники. Но у нас на заводе, при огромном разнообразии деталей, применение вы­сокочастотной закалки – просто утопия.

С этого всё началось. Наша лаборатория повела войну. Мы были и у главного инженера, и у директора завода, писали письмо в наркомат, спорили до хрипоты. Не знаю, как это всё получилось, но дело с закалкой захватило меня, я места себе не находила оттого, что всё было так ясно, но люди знающие, авторитетные люди не соглашались с нами. Нас убеждали, доказывали, что внедрение высокочастотной закалки на нашем заводе было бы сизифовым трудом, что, не говоря обо всём прочем, пришлось бы поднять тысячи чертежей, просмотреть и выбрать тысячи вырабатываемых на нашем заводе деталей и для каждой из них конструировать индуктор – специальное приспособление, в котором деталь проходила бы закалку.

Иной раз мы сами пугались трудностей, вставших перед нами, уже готовы были сдаться, перейти на чужую, противопо­ложную точку зрения, но потом, оставшись одни, снова готовы были идти в бой. Тогда я чувствовала себя так же, как в ту страшную зиму, когда мне поручили организовать детский дом и я поняла, что организую его во что бы то ни стало, хотя и не знала, с чего начать. Мне было больно, когда нас высмеивали, упрекали в прожектёрстве, в технической безграмотности. Ино­гда я проклинала все на свете и готова была плакать от бес­силия и досады. Тогда мне хотелось сказать всем, кто высту­паем против нас, что для меня это дело не просто техника, не просто сталь, но гораздо больше, что-то такое, что и мне самой трудно объяснить…

На моих глазах с заводом происходили чудеса. Совер­шенно незаметно за какой-нибудь год он вырос, и уже во время войны выстроенные цехи стали нормально действую­щими.

Однажды я сидела в лаборатории и вдруг услышала крик Ирины из соседней комнаты:

– Смотрите, смотрите!

Я и две девушки-лаборантки вбежали в комнату Ирины. Она стояла у окна и смотрела во двор. Я подбежала к окну и увидела, что в настежь открытые заводские ворота въезжает вереница грузовиков. Груз был покрыт брезентом, но я сразу заметила, что это станки.

– Чувствуете, что это такое? – торжествующе спросила Ирина, оборачиваясь к нам.

– Станки, – сказала я.

– Станки, – подтвердила Ирина. – Но какие станки! Это наше оборудование возвращается с востока! Подумать только, я сама, своими руками упаковывала их… И Иваныч тоже… А теперь всё возвращается домой.

Ещё шла война, но завод уже восстанавливался. Мно­гого не хватало, часть оборудования, например, устарела, и его надо было заменить новым, более совершенным. Но мы знали, как велики сейчас потребности страны – тысячи восстанавли­ваемых шахт, электростанций и заводов, – и стремились «вы­жать» все из того, что имели…

Я вспомнила, как пришла наконец первая победа: нам раз­решили в опытных целях установить в инструментальном цехе высокочастотный аппарат. Однако это был совсем не такой аппарат, какой нам хотелось бы иметь. У этого аппарата не было, например, реле времени, и закаливать надо было «на глазок». Плохо обстояло дело и с поступлением воды: не было специального насоса для подачи воды под давлением. Тем не менее мы не пали духом и решили освоить закалку пока на этом аппарате, тем более что главная трудность для нас за­ключалась не в самой закалке – она была уже изучена и опи­сана, – а в закалке несерийных, «фигурных» деталей.

С этого дня началась новая борьба: инструментальщики хотели использовать аппарат лишь в частных, ограниченных целях – напаивать резцы и в крайнем случае закаливать ин­струмент. Мы же хотели большего: мы требовали, чтобы высо­кочастотную закалку проходили все производимые на заводе детали машин.

Чтобы доказать целесообразность массового применения за­калки токами высокой частоты, или, как все это сокращённо называлось «ТВЧ», мы решили закалить деталь станка-унику­ма, который осваивался сейчас нашим заводом.

Деталь эта своеобразной формой напоминала маленькую лестницу. Мы попробовали её закалить. Не получилось. «Сту­пеньки» «лесенки» при испытании оказывались другой, мень­шей, твёрдости, чем её основание. Закалка была неравномерной.

Мы никак не могли придумать такую конструкцию индук­тора, в которой наша «лесенка» закалилась бы равномерно. Много раз меняя конструкцию индуктора, мы твёрдо пришли к выводу, что успех – дело времени, что, приобретя опыт в конструировании, мы наверняка победим.

Но пока что у нас не получалось.

И я, вдруг потеряв всякий контроль над собой, многословно я сбивчиво стала рассказывать сидевшему передо мной Оль­шанскому всю историю нашей борьбы.

Я уже не видела его перед собой, я говорила в простран­ство, самой себе и всем, кто был против нас, и остановилась, встретив улыбающийся, слегка иронический взгляд Ольшан­ского.

И тут я поняла, что делаю непоправимую глупость. По странному стечению обстоятельств, от этого человека второй раз зависело то, что было очень важно для меня в жизни. Тогда я сидела в кузове машины и почему-то никак не могла как следует расспросить Ольшанского о Саше, о котором он знал так много. Сейчас он, может быть, напечатает в газете статью, от содержания которой зависит для нас так много, а я рассказываю ему, что авторитетнейшие люди завода смотрят на наше дело как на пустую затею. Можно ли надеяться, что после этого Ольшанский, мало что смыслящий в технике, ста­нет на нашу сторону? Нет, он не будет ввязываться в сомни­тельное, не ясное ещё дело.

– Ну, что же вы остановились? – спросил Ольшанский, щуря свои и без того маленькие глазки.

– Что-то я не то говорю, – устало проговорила я. – Надо будет попросить Ирину Григорьевну рассказать вам обо всём поконкретнее. Боюсь, что я увлеклась психологией. А тут – прежде всего техника.

– Странная вы женщина, – пожал плечами Ольшанский, очевидно не слыша моих слов. – Что это за бес такой в вас сидит? Вы, наверно, очень плохая жена. Я помню, как вы тогда уселись в номере. Помните? Я, мол, скажу, что шпилькой дверь открыла. И вообще…

Тут меня прямо зло на него взяло. Неужели ему ничего не понятно? Я посмотрела на часы: без четверти десять, через пятнадцать минут начнётся совещание у директора. На нём должны были решить: утверждать ли для нашей лаборатории тему высокочастотной закалки или нет.