Александр Чаковский - У нас уже утро

Доронин видел, что Вологдина выбивалась из сил. На ночь она уходила в море с молодыми рыбаками. Днём командовала на берегу. Вечером составляла план выхода в море на следующие сутки.

Ей ничего не стоило всю ночь проболтаться с рыбаками на сейнере, вместе со всеми выбирать сеть, жарить треску на железной печке, а потом, подстелив ватник, спать в кубрике на узких и коротких нарах.

Доронин до поры до времени ни во что не вмешивался. Он неторопливо ходил из цеха в цех, присматривался, разговаривал с людьми, а по ночам внимательно, как студент, читал привезённые с собой книги по технике промышленного рыболовства.

Через некоторое время он приказал Венцову взять на учёт всех, кто когда-нибудь плотничал, столярничал и вообще имел отношение к строительству или лесозаготовкам. Таких набралось пятьдесят человек.

Затем Доронин вызвал главного инженера к себе.

– Вот что, Виктор Фёдорович, – сказал Доронин, глядя на лежавший перед ним список, – надвигается осень, люди не могут жить в таких условиях, в каких живут сейчас.

Венцов закивал головой.

– Мы должны заготовить лес и начать строительство домов. Построим пока две или три хорошие русские избы с печами и банями. Разместим там тех, кто живёт сейчас в палатках. Эти пятьдесят человек, – он постучал пальцем по лежавшему на столе списку, – должны отправиться на заготовку леса.

– Мы не раз думали об этом, – мягко возразил Венцов, – но ничего не получалось. Нужны пиломатериалы, кирпич, известь, торфопласты, столярные изделия… Главное, однако, не в этом. Главное в том, что очень трудно взять лес. Я обследовал окрестности. Весь лес, сколько-нибудь удобный для транспортировки, хищнически уничтожен японцами. Надо идти в сопки. Нужен транспорт, по крайней мере несколько полуторок и несколько тягачей. Где мы возьмём их?

Доронин призадумался. Весь транспорт, имевшийся в его распоряжении, составляли пять-шесть лошадей и полуторка, которую нельзя было на несколько дней отправить в сопки.

Он позвонил в райком. Костюков отвечал, что сейчас ничем помочь не может, но что машины и тягачи уже ждут погрузки во Владивостоке. Доронин повесил трубку. Он твёрдо решил сейчас же начать заготовку леса. Дело было не только в том, чтобы взять лес, дело заключалось в том, чтобы сделать первый, решительный шаг в будущее, сплотить людей, дать им понять, что отныне всё зависит от их воли, желания, уменья. Лесозаготовки представлялись Доронину не просто важным, жизненно необходимым хозяйственным мероприятием, но делом большого политического значения.

И вот все упиралось в транспорт. По подсчёту главного инженера, на первых порах требовались три полуторки й хотя бы один тягач. Но взять их было неоткуда.

Однажды он подумал… По правде говоря, эта мысль уже давно пришла ему в голову, но он гнал её и сердился на себя.

«Нет, это не выход, – доказывал себе Доронин, – надо придумать что-нибудь другое…»

Но, так ничего и не придумав, он сел в кабину полуторки и сказал шофёру:

– Помнишь, тот лейтенант показывал своё хозяйство? Давай туда.

Когда машина подъехала к украшенной еловыми ветками деревянной арке, Доронин сказал шофёру: – Встань здесь и жди. Я скоро вернусь.

Он вылез из кабины и пошёл по аккуратно расчищенной, ведущей вверх дороге.

Увидев часового с автоматом на груди, Доронин пошёл медленнее. Сколько раз входил он так же в расположение своего полка! Издали заметив командира, часовой подтягивался и салютовал ему по-ефрейторски, а иногда приветливо улыбался и, вопреки уставу, говорил:

– Здравия желаю, товарищ майор…

А теперь часовой пристально и насторожённо смотрел на медленно приближавшегося к нему человека в пальто и кепке…

– Вам куда, гражданин? – строго крикнул он, положив руку на автомат.

Доронин почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

– В вашу часть, – глухо ответил он. – Вызовите дежурного.

Часовой пристально оглядел его и поднёс к губам свисток.

В сопровождении дежурного Доронин направился к дому командира. По деревьям тянулись провода телефонной связи. Стояли автомашины с крытыми кузовами. Доронину показалось, что после долгих скитаний он попал наконец в родные места. Он с горечью ощущал, что проходившие мимо солдаты и офицеры равнодушным или чуть удивлённым взглядом скользили по его штатской одежде.

У небольшого русского домика, пахнувшего свежим тёсом, стояла «эмка». Около крыльца прохаживался часовой с автоматом. Доронин сразу понял, что это и есть квартира Петра Петровича Алексеева.

– Вызовите адъютанта, – приказал дежурный.

Через минуту показался Ганушкин. Увидев Доронина, он радостно крикнул:

– Товарищ майор! – И тут же, смутившись, поправился: – Товарищ Доронин!…

Дежурный подтянулся, а часовой с недоумением и даже некоторым испугом посмотрел на Доронина. Между тем Ганушкин исчез, и почти тотчас же на крыльце показался Алексеев. Это был коротконогий грузный человек в расстёгнутом кителе, из-под которого виднелась белоснежная, с широким вырезом рубаха. Протянув руки вперёд и тяжело ступая, он стремительно спустился с крыльца.

По старой военной привычке глянув ему на погоны, Доронин увидел три большие светлые звезды.

– Доронин! Андрей! Пришёл всё-таки! Ах ты, какой человек, – преодолевая мучительную одышку, повторял Алексеев низким, хрипловатым голосом.

Перед глазами Доронина мгновенно возникли волховские болота, полузатонувшая землянка майора, а потом подполковника Алексеева, его речь на митинге в день взятия Шлиссельбурга и ещё многое, многое другое, навсегда связавшее их в долгие годы войны…

Он протянул Алексееву руку и, стараясь, чтобы голос не дрожал, с трудом выговорил:

– Здравствуйте, товарищ полковник!

– Вот что значит старый служака, – счастливо улыбаясь и обнимая Доронина, сказал Алексеев. – Сразу заметил. Ну, спасибо, друг, спасибо!

Они вошли в светлую квадратную комнату. У окна стоял письменный стол. Над ним висела большая карта. На столе, рядом с полевым телефоном, были аккуратно разложены бумаги. Около планшета лежали остро очиненные карандаши. Доронин с новой силой ощутил, что он дома, в привычной и строгой атмосфере военного штаба.

Положив руку на плечо Доронину, полковник повёл его в другую комнату, где стояли кровать и небольшой обеденный стол.

Доронину не терпелось начать разговор с Алексеевым. Он хотел рассказать ему о своих трудностях, попросить совета и, главное, помощи, практической помощи.

Но… что-то мешало ему начать этот разговор. Доронин инстинктивно опасался, что Алексеев сразу спросит, почему он, Доронин, ушёл из армии, сочувственно покачает головой, пожалеет его.

«Нет, я не нуждаюсь в сочувствии, – сказал себе Доронин. – Я коммунист и выполняю свой долг, так же как Алексеев выполняет свой».