Борис Ягупьев - Евангелие – атеисту

Просыпаюсь я на коленях совсем другой женщины, маленькой и сухонькой, зовут ее Ивановна. Она меня любит и бормочет: "Господи Иисусе Христе! Спаси и помилуй дитя малое, невинное! За что ты его нехристям послал?"

Я уже не в Архангельске и старше. Ивановна меня учит: "Повторяй, Отче наш, иже еси на небеси…" Я обнимаю ее за плечи, за шею, смотрю в ее светлые заплаканные глаза на морщинистом лице и повторяю за ней, не понимая смысла и засыпая, засыпаю…

Я проснулся, открыл глаза, левой рукой я гладил траву рядом с собой. Вспомнил: "Вокруг меня колпак. Он не может быть велик. Надо встать и выйти из него и никогда сюда не возвращаться. Но буду ли я жив, выйдя отсюда? Нет, надо оставаться и ждать возвращения души. Пусть Он вернет ее или скажет, что не вернет". Лежать было удобно, словно я лежал на стоге зеленого еще сена, не подсохшего, мягкого еще и душистого, под лучами ласкового солнышка…

Он возник вновь бесшумно и неосязаемо, просто оказался сидящим там же, где прежде стоял. Сидел он на чем-то наподобие циновки, подвернув под себя по-восточному ноги. Руки лежало на коленях, лицо было приподнято, и глаза смотрели в небо. Листочек какой-то принесло ветерком, маленький глянцево зеленый, с приклеившейся паутинкой. Листочек этот прилип к Его одежде на груди. Я сел одним движением, также подтянув под себя привычно ноги, и тоже положил на колени руки.

"Вижу, выполнил ты порученное без лени" – сказал Он сухо и холодно – "Мысли твои Мне понятны, даже и в ошибочности некоторой. Ответь, почему ты встретил меня без испуга? Меня сейчас одновременно с тобой встретили несколько десятков людей разных возрастов и верований, и языков всех континентов вашего мира, который только из издёвки можно назвать "миром", а правильнее бы "войной". Многие несравненно выше тебя по умы, знаниям, образованности. Реакцией на встречу была паника, ужас, онемение, шок, восторг до идиотских воплей, прыжков и ужимок".

"Господин мой, но я ведь также в панике! Разве не видел ты, как я убежал, не чуя под собой ног!

"Бежал ты не с испуга, а от смерти и быстро оправился". Говоря, Он одновременно снял с себя листик, понюхал его, потянул мне: "Возьми его в рот, пожуй, но не глотай, а кашицей смажь веки и кожу под глазами. Ты не взял с собой очки, поэтому близкое видишь неясно, а кое-что и вообще не видишь."

Втирая в веки кашицу, я обдумывал ответ на сложный вопрос, и слушал Его слова одновременно: " У тебя сносный словарный запас. Ты много и внимательно слушал окружающих и немало читал, хотя и без всякой системы и осмысленной цели. Ты плохо составляешь фразы, но способен делать это лучше. У тебя есть возможность рассмотреть Меня и запомнить, и будет еще возможность, используй их. Постарайся подробно Меня описать. То, что сейчас происходит с твоим зрением не действие волшебства. Это знания. Я неплохой лекарь".

Глаза мои действительно стали видеть каждую травинку и букашку так же отчетливо, как в детстве. Я начал отвечать: "Увидел я, что душа из меня вышла и устремилась к тебе, и сразу понял, кто Ты. Я знаю, что без души человек умирает, поэтому думаю, тело и побежало от смерти своей!"

"Видишь, как глупо тело твое. Душа стремится ко мне, а тело от меня. Но ведь ты двигался, мыслил, значит, был жив. Значит, ты ошибался. Объясни, почему ты не принял меня за другого, Мне противоположного."

"Я, Господин мой, рано, еще в пору детских сказок, разуверился в чертовщине, дьявольщине, сатанизме и прочем бреде…

"Не встречал в жизни никого, кому бы они навредили. Вредили всегда другие люди. О желании продать душу дешево я слышал не раз, а о том, чтобы ее купили, не слышал. При этом пожелания продать были продуманными и искренними".

"А в Бога ты верил?"

"О Боге я не думал, вернее, старался не думать. Бог – понятие для меня непостижимое. Есть он или нет, судить не брался. Но в Бога, каким его рисовали в церкви, старца в облаках, с сиянием вокруг головы в кругу ангелов с крыльями, точно уж не верил. О Тебе же думал, что Ты жил и учил людей справедливости, что казнили Тебя, что потом о Тебе многое напридумывали, но что-то и истинное в книгах есть. А читал я об этом очень мало, только то, что дозволено было читать". Великий инквизитор" в "Братьях Карамазовых" потряс меня, и мне захотелось прочитать Библию, Новый завет, но я так и не читал их".

"Хотел бы, так нашел и прочитал. Но я тебя не осуждаю. Просто ты труслив, ленив, непредприимчив, как и народ, к которому ты принадлежишь".

"Уверен, Господин мой, что в "Великом инквизиторе" на самом деле Ты не молчал вовсе, говорил, но что Ты говорил, Федор Михайлович написать не решился".

"Догадлив, раб! Угадал верно, но воздержись от предположений. Знание лучше догадок. Ты узнаешь нечто, и дай Бог тебе сохранить разум и память, и смелость не умолчать. Пусть в этом поможет тебе Хранитель!"

Последнее слово-имя Он выделил интонацией, словно позвал, и рядом с Ним, там, где до ухода Он сидел, на стволе березы возникла как бы видящая расплывчатая некрупная человеческая фигура, с головой скрытой как бы туманным голубоватым покрывалом, и я услышал удивительно знакомый мне голос, произнесший четко:

"Я здесь, Господин, и исполню волю Твою!"

"Не сомневаюсь. Но продолжай, раб…"

Я пытался рассмотреть новую фигуру и не мог уловить ничего конкретного, даже не мог угадать, чей слышал голос, и это почему-то подействовало угнетающе. Дальше я говорил уже с заиканием, шепелявостью, проглатывая окончания слов, как-то бессвязно:

"Ты, Господин мой, спрашиваешь, почему не боюсь. Дело в том, что почему-то с детства ждал, что со мной непременно случится нечто странное, такое, что не случается с другими. Такое ощущение возникало хотя и не часто, но по несколько раз ежегодно, но ничего не случалось. Постепенно я притерпелся, привык, а уж сегодня я спросонок знал, что что-то произойдет. Поехал в эту сторону, хотя было разумнее поехать в другую, в Вялки, к родителям, жене, дочери. Они ждут, наверное, меня".

"Тебя еще кое-кто ждет…"

«Да, и здесь я виноват. Ждет меня со вчерашнего вечера тесть. Он парализован. Я в гонце недели помогаю ему мыться».

«Знаю, похвально, что делаешь ты это охотно и без брезгливости, жалеешь старика, но и от стопки водки, что можно считать платой, не отказываешься…»

«Грешен, Господин мой!»

«Не говори слова, истинного смысла которого не понимаешь. Просто –слабоволен, не воздержан… Теперь достаточно с тебя оправданий и объяснений. Я хоть и не люблю, так скажем, твоего наречья, который вы нахально и с самомнением зовёте «великим и могучим», разобрался в нём, и в твоих мыслях и мыслишках. А с помощью Хранителя сумею вложить в тебя нечто, что будет полезно и тебе самому и иным, о ком ты пока не подозреваешь…

Скажи мне, Хранитель, долго ли этот раб останется под твоим сбережением?»