Константин Федин - Необыкновенное лето

– Можно, можно! Я не к тому. Я не понял, откуда вы взялись. Я вас ждал… То есть хотел повидаться с вами. Насчёт одного дела… очень надо…

Он говорил быстрее, чем всегда, и уже заметил, что путается. Как на спасительную надежду, он оглянулся на карты и, снова ухватив Аночкину руку, повлёк нежданную гостью к столу.

– Откладывал разговор со дня на день – нет и нет времени. И как хорошо, что вы пришли. Смотрите, кстати, что происходит.

Он держал её левой рукой, а правую протянул над картой, застилавшей весь стол.

– Это – Волга. Видите? Вот уже где наша флотилия. Ещё денёк – и Камышин наш. Понимаете? Врангель пятится. А отсюда нажимает наша кавалерия (он показал на запад и надавил на плечо Аночки, тесня её влево). Конный корпус Будённого. Слыхали? Нет? Вот он куда нацелен, видите? Против донской конницы Сутулова. Если мы её опрокинем, то получится…

Он ещё потеснил Аночку, она вдруг отстранилась, он взглянул на неё и сказал потише:

– Словом, получится очень хорошо.

Он говорил ей только о том, что его возбуждало и обнадёживало, умалчивая о скрытой тревоге сердца, и не поднимал глаз к северу карты, чтобы не толкнуть Аночку к тому же. Рассказывая же об отрадных событиях на Волге, он все время непроизвольно думал об угрозе событий к северо-западу от Саратова – на Тамбовщине, потому что мамонтовцы буйствовали к этому дню уже в Козлове, прямая дорога на Москву была перерезана и связь оставалась только кружным путём, через Пензу. Он решил непременно отвести Аночкино внимание от этих омрачающих событий, был уверен, что скрывает от неё именно эти события, ничего, кроме них, и не признался бы, что не меньше озабочен тем, чтобы скрыть своё волнение от неожиданной ощутимой близости Аночки.

Он копнул свои карты, вытащил наверх маленькую и опять подвинулся к Аночке.

– Это я показывал направление Камышин – Царицын. А смотрите западнее. Наша другая группировка. Фронт пять дней назад, видите? А вот какой клин мы вколотили. Вот красная линия. Здорово, а? Если так пойдёт дальше, то через неделю мы – в Купянске. Смотрите.

Он хотел слегка нагнуть Аночку к столу, но она сказала:

– Я хорошо вижу. Только почему в Камышине мы будем через день, а в Купянске через неделю? Ведь до Камышина вон ещё сколько, а Купянск совсем рядом.

– Да, – сказал Кирилл, немного отходя в сторону, – это, конечно, большая неприятность. Но тут главное осложнение в том, что… карты разных масштабов. (Он потрогал свою небритую верхнюю губу.) На маленькой карте и далёкое кажется близко.

– Значит, надо воевать по маленькой карте, – улыбнулась Аночка.

Он засмеялся. Она спросила и деловито и озорно:

– Вы говорите – собирались меня увидеть. Чтобы посвятить в стратегию, да?

– Нет, без всякой стратегии.

– Ну, как же так, если вы – стратег?

– Плохой стратег. Иначе я воевал бы по маленькой карте… с вами, во всяком случае.

– Вы собрались со мной воевать?

– Не с вами, собственно, а за вас.

Она опять улыбнулась не лукаво и не озорно, а с торжествующим удовольствием женщины, которая наслаждается тем, что шутя привлекла к себе все внимание мужчины. Но она в тот же момент как бы одёрнула себя и отклонила наивное кокетство разговора:

– У вас правда дело ко мне? Я тоже пришла по важному делу.

– Мне нужно поговорить с вашим братом.

– С Павликом?

– Насчёт его приятеля – Вани Рагозина. Помните – Рагозин, у которого вы хлопотали о деньгах, тогда… с Цветухиным? Так вот, у него есть сын…

– Странно… – почти в смятении перебила его Аночка. – Как это совпало! Я – тоже по поводу Павлика. Он пропал.

– Пропал?

– Третьего дня поутру ушёл и больше не возвращался.

– И вы искали его?

– Отец заявил в милицию, расспрашивал, кого мог, на берегу…

– Может, что-нибудь известно Дорогомилову?

– Арсений Романович говорил со всеми товарищами Павлика и ничего не узнал… Никаких следов. Ужасно.

– Ну, разумеется, – сказал Кирилл грубовато, с желанием подбодрить Аночку, – вам, поди, бог знает что лезет в голову: исчез, погиб, и ещё что! Просто удрал на фронт. Он же грозил, что удерёт.

– Но ведь это не утешение! Он совсем маленький и – конечно – не снесёт головы.

– Вы что, серьёзно думаете, что таких вояк пропускают на фронт?

– А как же, если он туда убежал?

Она взялась за спинку стула и опустилась неожиданно тяжело для своего легковесного хрупкого тела.

– Послушайте, Аночка, – начал Кирилл, но она не дала ему говорить.

– Я знаю, что я, я виновата! При маме этого ни за что не случилось бы! Она так любила Павлика! А я совсем забросила его. Ведь он ребёнок, понимаете, он ещё совсем ребёнок!

Она уткнула лицо в острый сгиб своего локтя, по-прежнему держась за спинку стула.

– Вы сама ребёнок, – сказал Кирилл, подходя к ней ближе.

Это будто разжалобило её, она обиженно пробормотала себе в руку, едва не всхлипывая:

– Я хотела позвать вас на репетицию, у нас скоро генеральная репетиция, а теперь я знаю, что провалюсь, знаю, знаю, непременно провалюсь!

Он договорил ещё суровее, боясь, что вдруг она расплачется:

– Не выдумывайте. Какое событие – репетиция! Прекрасно сыграете свою Луизу, или кого там? И я ещё буду вам хлопать. Подумаешь! Невидаль какая – Луиза! Я хочу сказать – ничего не стоит сыграть вашу эту Луизу. А Павлика… Я должен был разыскивать одного, ну, буду разыскивать двоих. Уверен, его притащат к вам с милицией. Не первый такой герой.

Аночка приподняла голову.

– «Не первый такой герой! Разложить бы да всыпать пару горячих!» – сказала она, очень похоже подражая упрямому баску Кирилла, и он отвернулся, чтобы сохранить серьёзность.

– Завтра с утра я подыму на ноги милицию, все будет сделано, – сказал он мягче.

– Правда? – почти весело спросила она. – Правда, по-вашему, я должна хорошо сыграть свою роль?

Он не ждал такого поворота.

– Если играли до сих пор…

– Откуда вам известно, что я играю Луизу?

– Спрашивал у мамы.

– Все-таки, значит, вспоминали обо мне?

– Все-таки да.

– И поэтому не видались со мной два месяца?

– Не может быть!

– Семь недель и три дня.

– Вы считали? – ещё больше удивился Кирилл.

– А вы потеряли счёт?

Он с сожалением повёл рукой на бумаги и карты, из-под которых не видно было стола.

– Понимаю, – сказала Аночка, – не до того…

У неё медленно поднялись брови, и в этом невольном движении разочарования было столько горечи, что он смолчал.

– Надо идти. Спасибо вам. Я очень, очень боюсь за Павлика!

– Я провожу вас.

– Что вы, разве можно? – возразила она и, совершенно повторяя его жест, показала на стол.

– Постойте, постойте, – сказал он, разыскивая глазами и не находя свою кепку. – Я хочу пройтись так, как тогда, на бахчах.